- Извини, любовь моя, я не хотел. Собственно говоря, я имел в виду…
- И не проси. Не извиняйся. Ты – мой бог. Не будет тебя, не станет и меня. Что мне делать без тебя на этой планете, в этой стране, в этом крае, в этих городах, в которых мы живём, время от времени? Я должна уйти, по всей вероятности, первой. Понимаешь?
- Тогда, как мне жить, богиня моя, после того, как ты уйдёшь в мир иной первой? Что мне делать без тебя на этой планете, в этой стране, в этом крае, в этих городах, в которых мы живём время от времени?
Они засмеялись. Посмотрели друг на друга так, как глядят только те, которых выбрала любовь, чтобы они были счастливы каждую минуту. Баловни любви. Большие зелёные глаза смотрели в большие чёрные глаза. В такие моменты двум любящим сердцам, слова не нужны.
- Благовещение. Большой праздник? А как ты относишься к католикам?
- В его основе лежит то, что архангел Гавриил сообщил деве Марии «благую весть» о рождении у неё божественного младенца, который спасёт человечество. К католической вере я отношусь с уважением. Мне нравится музыка в католических церквях. Её писали самые талантливые композиторы всех времён. Есть в ней что-то романтическое и трагическое одновременно. В христианстве католиков больше, чем остальных. Ты всё понял?
- Понял. Нам бы тоже не мешало младенца.
- Андре, мой Андре, мы говорили уже на эту тему. У тебя опасная работа. А я родить не могу. Больна.
- Но ведь бывают чудеса!
- В книгах, между строк. В библиотеках полно таких «чудес»!
Время шло. Электронные часы, стоявшие на столике рядом с фотографией, на которой фотограф запечатлел момент, когда Глория надевает Андрею обручальное кольцо, показывали четыре часа.
- Так ты, Глория, целый день не будешь…
- Нет! Целые сутки.
- Может, вера тебя спасёт и от... понимаешь, о чём я? - лежали они и продолжали разговаривать.
- Ты вчера не принимала. Сегодня, если выдержишь, конечно, будет двое суток. Может, продлишь календарь воздержания? Однажды, ты целых тринадцать дней не принимала таблеток. Я уже подумал, что…
- Это было два года назад. Сама не знаю, как продержалась. Ты был в Москве. Я у мамы. Мне стало страшно: а вдруг я не рассчитаю… от тоски по тебе и, словом, больше не увижу тебя. Я тогда подумала: как же ты будешь без меня? Это – любовь. И я чувствовала, что она наложила запрет, на эти тринадцать дней.
- Ах, Глория! Ты так меня любишь, орхидея моя!
Они обнялись. Наступил рассвет.
- Светает. Нужно соседей угостить чем-то. Такой обычай.
- Нет. Прежде всего – работа. От неё зависит наша жизнь. Меньше обещаний. Лучше сходи днём, пока я буду работать, в церковь, помолись. Пожертвуй.
- Так и сделаю.
- Глория, а может ты ради веры или нашей с тобой любви всё-таки бросишь… Найдёшь в себе силы. Что скажешь, жизнь моя? Порой мне так больно смотреть на твои ломки, будто это происходит со мной. Мне становится страшно. Вдруг ты… Я так люблю тебя.
- Вряд ли. Сколько раз пробовала. Да и сила воли оставила меня. Нет её. Кончилась как вода в кране, как день, как ночь. Уже и не думаю об этом. Да и привыкла я. Не зря же написано в справочниках: «Вызывает привыкание». Вот оно и вызвало, к великой своей радости, меня на суд и засудило уже, к моему великому сожалению, без адвоката и присяжных на такую жизнь. Довольствуйся тем, что есть, Андре. Эта минута, этот час, этот день, а не завтрашний и есть наше счастье. И запомни, мы не несчастливы, мы – счастливы.
- Я знаю, знаю.
- Люди живут и ждут перемен. Думают: «Вот, пройдёт два-три года, и у нас всё наладится, и мы будем счастливы». Но проходит пять лет, а они всё несчастливы. Почему? Потому что ждут. А мы живём. Мы не ждём. Счастье, настоящее счастье – это время настоящее. И жить в настоящем времени, а не ждать, не отдалять себя от счастья – вот истина.
- Ты прям как писатель. Как философ. Возможно, в твоём случае – психоаналитик. Глубоко, красиво, убедительно и правильно сказала, филолог мой, - восторженно сказал Андрей. - Люблю тебя!
- Ты – мой архангел!
- Ты – моё сердце!
- Ты – моя душа!
* * *
- ГЛОРИЯ, Я ХОЧУ НАПИСАТЬ КНИГУ. О своей работе, о себе, о нас, о нашей жизни. О том, чего я достиг в своей работе. Что скажешь?
- Тогда нас точно прикончат, - засмеялась она до слёз. - И не сомневайся в этом. Вычислят.
- Давно не видел тебя такой весёлой. Смейся, смейся изо всех сил. Смех лечит.
Глория смеялась от всей души, до слёз, и казалось, что она нагоняет по части смеха упущенное время, за все последние годы. Она смеялась и не могла остановиться. Андрей смотрел на неё и думал: «Вот оно – счастье!» Когда человек так смеётся, человек, давно забывший про смех, потерявший его в своей жизни, в которой было больше борьбы за выживание, который хочет убежать от тьмы, досады, разочарований в том, что мечты его не сбываются и уже вряд ли сбудутся, болезнь на время отступает. И все эти напасти способны разогнать только любовь и здоровый смех. И сейчас она выглядит такой счастливой и здоровой, что Андрей не может на неё наглядеться. «Вот бы Глория выздоровела, была бы, как раньше – весёлой, остроумной, жизнерадостной. Той, которую я встретил и сразу влюбился», - подумал он.
- Рассмешил ты меня, Андре. В тебе проснулись гены твоего деда. Кстати, ты нашёл в Интернете его стихи? Книги «Камилла» и «Лара» я прочитала, за три дня. В библиотеке взяла и у мамы прочитала. Мы ещё поговорим об этом, - вытирая слёзы с глаз майкой, пояснила Глория.
- Что в этом смешного? Сейчас не только писатели пишут, но и такие, как я. Так ты прочитала книги? И что же?
- Вот бы найти личный архив твоего деда. Где он может быть? В библиотеке я спрашивала, они ответили, что у них нет ничьих архивов, только книги и сборники стихов
