– Полумёртвый сад, – бросил вполголоса Евтихий. – Сгодился за неимением леса…
За финиковой рощей поднимались холмы. По логике магов, самый первый из них, с выгоревшей лысой вершиной, смог бы обозначать страну духов и призраков.
– Я боюсь, – вдруг признался Али.
Евтихий положил ему на плечо руку. Всё-таки, мальчишка был определённо ниже и мельче своего возраста…
В подножиях холмов нашлись вырытые людьми пещеры. Зёв то одной, то другой бросался в глаза. Подобные опустелые пещеры Евтихий видел и прежде. На родине…. На родине такие гроты-кельи пустовали на месте закрытых властями монастырей.
Пустуют и здесь. В сумерках под погибшими деревьями мальчишке вполне могло сделаться жутко. Особенно, возле пещеры, чей лаз исчезал во мраке под холмом, в самой толще земли. Боящийся поддаётся внушению.
– Вы сели отдыхать в этом гроте? – громко, чтобы разорвать гнетущую тишину, сказал Евтихий. – Или в другом?
– В другом… – эхом отозвался Али.
– Пойдёмте, пойдёмте скорее отсюда, – забеспокоился Ицхак. Тишина и тень полумёртвой рощи неприятно действовали на него.
Из крайней пещерки выползла сизоватая струйка дыма.
– Погоди-ка, – Евтихий в одиночку сунулся в пещеру.
Шорох, возня и арабская брань донеслись из грота. Евтихий выскочил, вытаскивая из пещеры старуху. Али, увидев её, охнул и задрожал коленями. За оба плеча Евтихий удерживал шиитку-отшельницу Фатиму.
В грязных обносках, без паранджи, шиитка Фатима силилась спрятать руки в рукавах платья. Сажа и грязь пристали к подолу, трава и песок набились в седые спутанные космы. Фатима, задрав голову, зыркнула на пришельцев, будто хотела оскалиться и укусить кого-то из них. Мутная слеза собралась в уголке её глаза.
Из пещеры коптило зловонное кострище.
– Ас-салям алейкум, – Евтихий отпустил старуху. – Посмотри, Фатима, этот стоящий перед тобой отрок чтит, как и ты, вашего пророка со всеми его родственниками, ближними и дальними. Ты видишь отрока, Фатима?
– Нет, – дёрнула головой старуха.
– Но тебе известно, что с ним произошло, так?
– Нет.
– Ты слышала про дворец, возникший на пустыре, и про то, как некий мальчишка сорил в Багдаде золотом?
– Нет! – рявкнула Фатима, и седые космы мотнулись из стороны в сторону.
– А про свадьбу и волшебное исчезновение Бедр аль-Будур? Об этом говорили все торговые ряды базара.
– Нет.
– Но ведь ты, – Евтихий развернул шиитку к себе лицом, – конечно, видела этого мальчишку здесь, на этом самом месте, с его так называемым дядей?
Старуха помолчала и, желчно улыбаясь, процедила:
– Ни-и-ет!
– Ой, как же ты, Фатима, любезна и чрезвычайно правдива! – восхитился Евтихий. Старуха склонила на бок голову и поглядела ему в глаза, не мигая и не стыдясь отсутствия паранджи. – Теперь сто раз подумай, женщина-дервиш, перед тем, как сказать «нет». Ибо визирь грозится отсечь этому парню голову.
Фатима молчала. Евтихий удовлетворённо кивнул и продолжил:
– После совершённого здесь над мальчиком ритуала…
– Я чуть было не оглохла от грохота, – перебила старуха, – когда паршивец на третий день перелетел сюда из пещеры!
– О, как я тебя понимаю и как сочувствую. Звук действительно больно бьёт по ушам, особенно в пещерах… Так после совершения ритуала его дядя в течение трёх месяцев скрывался неподалёку?
Фатима сомкнула губы беззубого рта так, что крючковатый нос едва не упёрся в подбородок.
– Магрибинец дожидался, когда же светильник и перстень признают мальчика. Верно?
Фатима пожевала губами и сцепила на груди руки. Пальцы её были узловатые, с заскорузлыми, грязными от земли ногтями.
– Спасибо, добрая женщина. Твоё молчание гораздо правдивее, нежели твоя разговорчивость.
Старуха смерила его взглядом, перевела глаза на Ицхака и обратно.
– В Багдаде, в торговых рядах, – хрипло выговорила отшельница, – люди стали врать, что у проклятого магрибинца появился брат. То ли румиец, то ли еврей! Будь-ка с ним осторожен, – она ухмыльнулась, – ежели встретишь.
Али тихонечко охнул, а Ицхак потоптался с ноги на ногу и заметил:
– Ну, естественно, румиец и еврей – что может быть отвратительней для правоверного багдадца!
А Евтихий вдруг как-то иначе посмотрел на Фатиму. Доброжелательно, что ли… На её старые руки, на тёмные, запылившиеся морщины, на седые и спутанные волосы. Что-то вспомнил и ни с того ни с сего признался со вздохом:
– В моей прекрасной стране было множество людей – таких, как ты, отшельница. Людей смиренных перед судьбой и независимых в суждениях, слабых телом и сильных сердцем, нищих духом и богатых любовью, людей – рабов их подвига и свободных от нравственного уродства. Но им сказали, что для страны важнее мощь войска и власть военного Императора, нежели их совестливое уединение. Им повелели отречься и жить, как живут все! Берегись, Фатима: скоро и в этой стране повелят предать веру и убеждения. Других уже изгнали, и вот я, иноземец, стою перед тобою и спасаю от интриг вашего визиря уличного мальчишку и неизвестную мне девчонку, но не знаю, кто и как сможет спасти мою обессовестившую страну. Фатима! Хочешь ли спасать чужих детей в далёком Китае иль Занзибаре? Держи себе на пропитание, на что-нибудь да сгодится, – он сунул ей в руки серебряный дирхем.
Дирхем – дневное пропитание. Старуха сморщилась, раскрыла перед носом ладонь, гадко сплюнула на монету и выкинула её вон. Монета звякнула и скатилась куда-то в расщелину промеж камней.
Евтихий повернулся и пошагал прочь. Он не видел, как Али оставил Фатиме весь шербет и все финики и поспешил за ним и Ицхаком.
Все трое спускались к реке, к великому Тигру – одной из двух великих рек Вавилонских.
26.
«…сюжет стал известен случайно. В 1709 году во Франции был прекращен выпуск книг «1001 ночи», поскольку у издателя Антуана Галлана иссяк запас восточных сюжетов. Неожиданно А.Галлана разыскал сириец Ханна Дияб из Алеппо и, подарив несколько неизвестных повестей, исчез навсегда. Среди подаренных повестей оказалась и повесть об Али ад-Дине, не входившая ни в один из старинных арабских сборников. Бумаги Ханны Дияба были утеряны, а арабский текст этой классической восточной сказки появился позднее уже как перевод с французского…»
(Чудотворный огонь Вахрама. История «1001 ночи», окончание).
Али ад-Дин перепугался, когда увидел у реки целый отряд каранбийцев. Мальчишка сбился с ноги и замедлил шаг. Паренёк немного успокоился лишь тогда, когда разглядел знакомое лицо – Ибрахима ибн Джибраила.
– А для чего… – запнулся мальчишка. – Для чего нам… к реке?
Спросить-то ему страх как хотелось про каранбийцев, а не про реку. Евтихий не подал виду: сейчас неплохо чем-то отвлечь мальчишку. Румиец стал спокойно и непринуждённо объяснять:
– Мы хотим, Али, чтобы твой
