Но я слышу шаги, доносящиеся из хижины. Скрип ступеней. Тогда-то я не выдерживаю. Разворачиваюсь и бегу. В несколько больших шагов я оказываюсь возле дома. Резким движением хватаюсь за ручку и тяну дверь на себя. Она чуть ли не срывается с петель, издав громкий лязг. Переступаю через порог. Половицы трещат. Еще два шага и я у ступеней. Раз-два-три, - влетаю наверх. Там, посреди комнаты, освещенной светом фонарика, вижу заплаканное лицо девушки. Что-то изменилось в ней, стоило мне ненадолго выйти из дома. Или это так лег свет? Грубые, резкие тени на покрасневшем в ссадинах лице. Волосы поблекли, спутались. Она кажется старше. Такая изнуренная, уставшая. А в глаза ужас. Где же то свечение ее теплой ауры, которым она мерцала днем? Да и вечером у фонаря, когда нас свела судьба. Где? Ничего не осталось. Платье в горошек измазано грязными пятнами. А запах…запах ее, такой нежный, свежий и приятный? Чувствую только боль. Сердце мое больше не трепещет при взгляде на нее. Я вовсе не желаю встречаться с ней глазами. Начинает обуревать злость. Копится во мне, растет. И вот-вот вырвется на свободу. Где же любовь? Ее словно и не было никогда. Обман, обман, обман. И ложь. Как же я могу впредь верить даже самому себе? Быть может, если я коснусь ее, дотронусь до теплого тела, в котором так бурлит жизнь, все изменится? Все непременно вернется обратно. Как было. Мы ведь созданы друг для друга. Судьба-судьба-судьба! А в комнате тишина. Лишь дыхание трех тел, собравшихся здесь при голубоватом свете фонарика.
Я бы сделал шаг навстречу поникшей фигуре, которая сидела с кляпом во рту и со связанными руками на стуле. Вступил бы в свет. Но я желаю, чтобы он попросту погас. Наступила тьма. Всепоглощающая тьма, в которой скроются ужасные, противные глазу секреты. И время остановится. Но сердца продолжают колотиться. Я слышу их, слышу. Набираю в грудь больше воздуха и произношу слова. Так тихо, так робко и осторожно:
-Мам?
Она едва уловимо для глаза чуть наклоняет плечо. Не смотрит на меня. Прожигает взглядом девушку. А та глядит в пол и хныкает. Чего она хныкает-то? Снова жжет внутри ярость, горит, пылает. Я сжимаю кулаки. Хочется подбежать к ней и крикнуть, - заткнись, ты ведь сейчас сидишь здесь перед моей мамой! Не так я себе представлял их встречу, не так. А как? Ну, наверное, в церкви. Она вся такая цветущая, в белом платье. И я в костюме. Только вот костюма нет. Ничего, это дело поправимое…ах! Тупая голова моя! Вновь уплыл в сознании далеко-далеко. Но из забытья меня вырывает голос мамы. Тихий, но жесткий, серьезный, холодный.
-Это ведь Катя? Внучка Тамары с соседней улицы?
Я опускаю голову. Мне жаль, мне очень жаль, что они познакомились в такой обстановке. А ведь я мог ее привести домой. Через день, неделю, месяц. И сказать, - знакомься, это моя невеста. Мы любим друг друга. И мама бы заварила чай, испекла пирожков. Запах их разнесся бы по дому, как когда-то в детстве.
-Да, - отвечаю я.
Она молчит. Почему? За что мне все это? Стены давят, сжимаются. Нечем дышать. Я жду, когда приговор будет вынесен и меч опустится на голову. Но в зловещей тишине даже мысли пропадают. Затишье. Затишье перед бурей.
-Я…я больше…это… не люблю ее. - Пытаюсь оправдаться, пытаюсь сделать хоть что-то.
-Ладно, - отвечает она, - я разберусь.
Эти слова режут сильнее, чем самый острый нож. Врезаются в плоть, достают до сердца, и я не могу больше подобрать слов. Смотрю в пол. Боюсь поднять глаза, боюсь переступить с ноги на ногу. Хотя они затекли стоять на одном месте.
-Иди домой, - говорит мама, - и ложись спать. Тебе завтра рано на работу. Но сперва зайди к брату своему двоюродному, к Ваньке. И скажи, чтобы он мигом пришел сюда. Пьяный, не пьяный, не важно. Пусть придет.
-Но…мам?
-Никаких но.
Она обернулась и подошла ко мне.
-Смотри на меня.
Я через силу заставил себя посмотреть ей в глаза. Никогда не мог противоречить. Всегда слушался. А как иначе?
-Теперь ступай.
-А…а, - я показал на девушку пальцем, - как Катька?
-Все решим. Ведь нельзя же ее так вести в деревню. Сам посмотри. Проблему нужно решить.
-С ней же все будет,…все будет хорошо?
-Конечно!
-Мы с ней поговорим. А завтра она ведь уезжает. Так ведь делают приезжие. Приезжают-уезжают. Вот и все. Ну же, скорее иди. Выспись хорошенько. Утро вечера мудренее.
Я не стал с ней спорить, лишь в последний раз посмотрел на Катю. Она даже не шелохнулась, не взглянула на меня. Ее грудь чуть поднималась и опускалась. Из ссадины на лбу стекала кровь. А я бы хотел взглянуть в ее глаза. Просто, чтобы убедиться окончательно. Есть ли любовь, осталась она? Хоть немного, хотя бы чуть-чуть? Но не мог. Просто не мог. Я вздохнул. И грусть охватила меня целиком. Словно водой холодной окатили из ведра. Где еще несколько секунд? Наших секунд. Когда бы мог подойти к ней, обнять и тихо прошептать ей на ухо. Но что бы сказал? Ничего. Не найти слов. Не отыскать и вовек. Просто выйти, просто исчезнуть. А потом? Потом забыться сном. Чудным дивным сном. Желательно с яркими сновидениями. С теми, где любовь все еще живет в сердцах людей.
Я ушел. Ушел из дома под звук скрипящих ступеней и половиц. Надышался запахом звезд и болотным смрадом. Словно в тумане, непроницаемом тумане я брел сквозь ветви, царапающие плоть. Но мне было не
