*
Разбуженный молитвой Тройда, Питер осознал себя. Медитация, в которой он провел несколько часов с перерывами, произвела свое действие. Ощущение после спокойного сна благотворно охватило мозг и все тело. Отрезвленным сознанием он прочитал молитву о сне:
– «Все, что увидел во время сна, не есть чем-то отделенным от сознания – вы есть не что иное, как содержание сновидений из Сна Помрачающего Неведения, иллюзорное бытие».
Питер вышел из своего номера и бодрым шагом поднялся на этаж к боссу.
Мона
С утра на столе Билли Гроунда лежал отчет Джона, и он его прочитал уже дважды, нервно перекатывал не зажженную сигару у себя во рту, обдумывал самый щепетильный вопрос – как теперь поступить с Моной? Видно, он погорячился. Всей своей шкурой он все больше чувствовал надвигающуюся грозу Справедливого Джона Конрада, своего друга и незаменимого полицейского. Но какой бы Джон ни был друг, а он, шеф полиции, пока что отвечает за все дела в округе Дейд и не желает портить себе не только репутацию, но и как следствие – карьеру. Испортить – это, значит, лишиться жизненных благ до конца своих дней. В то же время моральный натиск ситуаций требовал (пока еще не поздно и Разъяренный Джон только на подходе к кабинету) немедленного освобождения Моны.
Но Мона, как он заметил, ничуть не сердилась на него, когда он приходил к ней в «комнату отдыха», которую отвел под ее арест. Он говорил ей ласковые слова и полицейские анекдоты, она отвечала «да успокойтесь вы, шеф», и надеялся, что она действительно не сердится на него, ведь закон требует этих мер, и от этого никуда не денешься. Выпустить ни с чем он ее не мог. Обычного письменного объяснения или поручительства было недостаточно, тем более что для подозреваемых в убийстве или в соучастии нужны безупречные доказательства, опровергающие криминальную связь с потерпевшим. Но Мона наотрез отвергала свою причастность не только к факту убийства, но даже и к любовным связям с Клодом. А это уже прямые основания для задержания по подозрению.
Его мысли были прерваны звуком раскрываемой двери. Без стука к нему в кабинет входил только один человек. Внутри у Билли чуть-чуть что-то оборвалось. В этот момент он подумал о том, что это «что-то», наверное, знает свой грех.
Перед ним стоял Джон. Он молчал. На него это было не похоже – молча созерцать реакцию своего начальника! Потом Джон сел в кресло и полез в карман за сигарой. Билли поспешно схватил со стола и подсунул ему коробку. Джон взял сигару, кивнул, сосредоточился на сигарете.
– Я прочитал твой отчет, – первый начал Гроунд, – знаю, что ты скажешь. Но считаю, это предварительно проделанная работа. И все нормально. Все же отпустить ее, Джон-дружище, я не могу. Ты войди в мое положение...
– И не нужно, – перебил его Джон.
Билли осекся, недоуменно посмотрел на Джона.
– Что «не нужно»? Отпускать?
– Не нужно. Иначе все оборвется.
– Что оборвется?
– Мы многого не знаем. Нужно потерпеть. Приблизительно через полчаса мои люди приедут с Джеймсом Норрисом, Вице-президентом Международной Ассоциации Биоэнергетики сюда для объяснений и дачи показаний, – сказал Джон.
– Ты что, с ума спятил?! Такого человека попусту тревожить!
– Не попусту, – спокойно ответил Джон.
– Тогда объясни.
– Мое объяснение у тебя на столе. Все остальное услышишь на допросе.
– С адвокатом?
– Нет.
– Почему? – в недоумении рассматривал его Билли.
– Он счел это за неуважение к его способностям.
– Прекрати, Джон! Немедленно отмени, – Билли нервно придвинул к Джону радиотелефон, лежащий на столе.
Джон свирепо встал во весь свой двухметровый рост.
– Ладно, ладно, только ты не нервничай, – примирительно заговорил Билли, – я же хочу как лучше для нас обоих, Джон!
– А я не нервничаю, – проговорил Джон, закипая. – Но я... я, Билли, если бы не ситуация, которая помогла, убил бы тебя. Не посмотрел бы, что ты мне друг. Убил бы за Мону, за эту святую женщину. Свинья ты! – у него на глазах появилась едва заметная влага. – А теперь, как мне смотреть ей в глаза? Как, скажи. Билли?! Сукин ты сын, – он стал ходить, успокаиваясь, по кабинету.
Билли поднялся, подошел ближе к Джону, чтобы его успокоить, не решаясь дотронуться до него, искренне признаться в каком идиотском положении он оказался.
Документация в папке оказалась неполной, то есть, если разобраться, ее там просто не было. Остались титульный лист, аннотация и предисловие автора. Все остальное отсутствовало или просто было изъято еще до обнаружения папки.
– Джон, я говорил о тебе Моне. Все взял на себя. Она тебя любит и скучает. Ты бы зашел к ней, дружище. Зайди, она тебя не выгонит. И потом, когда все будет готово, – он показал на дверь, имея в виду допрос Джеймса Норриса, – позови меня сразу же, чтобы я ничего не пропустил. Хорошо?
Джон одобрительно кивнул, торопливо вышел. Через минуту он шел по коридору отдела расследований.
Подойдя к двери, он поздоровался с полицейским, приставленным к «комнате отдыха», взялся за ручку, замер на секунду, наконец, распахнул дверь.
Мона смотрела в окно, сжимая в замке пальцы у подбородка. Это многое значило для Джона – такое ее состояние. Она так всегда сводила руки, когда, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, с любовью смотрела на него и слабым неуверенным голосом произносила слова, постоянно теперь звучащие у него в голове: «Джон, ты меня слышишь? Джон! Я больше так не могу. Я не могу быть твоей любовницей и не могу покинуть тебя. Что же ты мне оставляешь, милый? Душевное одиночество или неформальное сожительство? Что из этих двух положений?» Джон шутил, целовал ее влажное лицо, долго ласкал, отвлекая Мону на другие темы и, когда это не помогало, принимался убеждать, что со временем она об этом пожалеет, а он не вынесет, застрелится: ему пятьдесят, ей – двадцать пять. Но она не хотела слушать никакие его трезвые и логические доводы, ее эти знакомые слова раздражали, она снова расстраивалась, и тогда Джон вынужден был признать бессилие своего искусства по ухаживанию за женщинами. В результате Мона жалела его, говорила, что он не прав, что он любому молодому даст фору на много миль вперед, а заканчивалось все, как и всегда – ничем.
Джон стоял у открытой двери и смотрел на безумно дорогой силуэт до мелочей. И она почувствовала
