«Что ты лежишь, как неживая? Бабка! Бабка! Ну ладно, лежи, лежи, сил набирайся. Я же говорил, что светлые дела делать с тобой будем. От гнили избавляться. Лежи… А ты смотри за ней, толстый, бабка у нас не в духе сегодня, ещё из окна выбросится. Она у нас такая… Может…»
Он двинулся к двери.
«Никуда не ходить, на звонки не отвечать. Никаких перекуров. Кривицкий суд сам знаешь какой…»
И вышел.
Толстяк и бабка остались в комнате одни. За окном пошёл настоящий гамбургский дождь — как мелкая сетка, которую бросают в лицо, и запутывается в этой сети всё: и живое, и неживое, и обманчивое, неуловимое, и всё истинное, весомое. А ещё в этой сети запутывается свет — трепещет, бьётся, дышит, но сеть погнал уже по улицам ветер, от порта через Альтону к Люнебургу, через Санкт-Паули в желоба городской электрички, и дальше, и дальше, в туннель под Эльбой, на Тойфельсбрюкке, на чаек, что уселись вокруг опустевших рынков, закрытых мясобоен, тупиков и провалов, в которых бегают большие, размером с собаку, крысы…
Посидел толстяк, на бабушкино безжизненное лицо глядя, губы пухлые сложил, щёки надул, словно конфетка у него во рту была. А потом подскочил к окну, всмотрелся в дождь, повернулся к кровати, где бабка лежала, — и вот уже, кажется, похудело вмиг его расплывчатое, сытое лицо, прорезались на нем скулы, а в глазах полусонных зажёгся огонёк.
«Вставай, бабка, быстренько, давай! — забормотал он, сбрасывая с бабки одеяло и хватая её под мышки. — Слушайся меня, бабка, я тебе в женихи не набиваюсь, я тебе добра хочу, поэтому не дёргай ногами, делай, что говорю!»
Посадил он бабку в коляску, накинул куртку, сумку через плечо повесил. Вывез за дверь опротивевшее ей кресло вместе с бабушкой, вызвал лифт. Выбежал на улицу, перед собой коляску толкая, — они пересекли проезжую часть и, успев хорошо вспотеть, пробирались сейчас между машин на стоянке такси.
Пожилой водитель отвёз их на вокзал. Играла музыка, как будто они на концерт приехали, вокруг ходили мрачные полицейские, и от запаха далёкой пищи, подгоревшей, вездесущей, жирной, запаха, который смешивался с запахами сырой курилки, дорогих магазинов, зассанных закутков и нагретого железа, бабку начало тошнить. Они долго стояли в очереди, чтобы купить билеты, — и вот уже стеклянный лифт опускал их на платформу, где толпилась молодёжь в пёстрой одежде. Гляйс айнс, гляйс цвай, гляйс драй — прыгал по головам настойчивый голос, — когда же ты уже умолкнешь? Поезд подошёл, белый, с красной полосой, поезд, который как будто говорил всем своим видом: я тут ни при чём! Я ничего не знаю! Проводник помог толстяку погрузить коляску.
Они пробрались на свои места, толстяк бухнулся на сиденье и вытер пот. Бабку он посадил напротив себя — и, отдышавшись, важно поднял палец. Поднёс к самым бабкиным глазам, как будто хотел, чтобы она рассмотрела этот солидный, большой, важный палец, торчащий символ его власти. А потом полез этим пальцем к окну, за которым всё ещё лил дождь. Придвинул его к самому стеклу — и погрозил кому-то, кто прятался за сплошной стеной ливня.
12.Аккуратные, словно из открытки вырезанные, зелёные холмы, обвитые тенистыми дорожками, уютные панельные четырёхэтажки, граничащие с белосахарными виллами и клетчатыми фахверковыми домиками. Узкие улочки, площадь, гномы в садах. Всё, что ни видишь перед собой, выглядит как сладкое на десерт. И не поймёшь, где заканчивается городская черта. Заберёшься на гору, и можно увидеть так далеко, что даже Кёльнский собор в утренней дымке можно разглядеть.
Такой он весной, городок Эркрат в Вестфалии.
Скромный и незаметный, но с душой — как красивый гриб среди пёстрых листьев.
Когда-то давно, когда Эркрат был ещё деревней, вписанной разве что в самые унылые анналы, здесь был открыт целебный источник — так это место впервые обрело себе хоть какую-то славу. Случилось это в 1830-м. Из всех княжеств и королевств сюда приезжали лечить ревматизм и подагру (по-нашему казинец). Золотое было время. Немецкой Ниццей звали тогда Эркрат, был здесь большой дом с купальней на тысячу мест, и забирались в воды источника и поэты, и придворные, и купцы, и священники, и иностранцы. Вытирались, тряся бородами, и шли на прогулку по долине Неандер, названной конечно же в честь одного композитора. Видимо, хороший был композитор, если в его честь назвали целую долину — а не улицу и не училище.
Ну, долина — это только так говорят. Лощина… Лог. Так было бы правильнее.
Неандертальский лог.
Процветал Эркрат. Но уже в 1870-м закончилась в целебном источнике вода, перекрыли её где-то на небе, решив, что достаточно уже какому-то там Эркрату играть в знаменитый курорт и что самая пора ему вместо бальнеологии заняться геологией, тем более ресурсов подземных здесь всегда было много — как и по всему Рейнскому краю. Нет воды — нет и славы. Так Эркрат и снова в деревушку превратился. Перестали сюда ездить поэты, придворные, священники, купцы и иностранцы. Зато начали наведываться учёные.
Ведь именно Эркрат оказался причастен к другой славной находке. Одним августовским днем группа итальянских рабочих, работавшая по найму в известковом карьере поблизости от города, а проще говоря, тягавшая день за днём известь из какой-то пещеры, которых здесь было не меньше, чем придорожных харчевен, наткнулась на хорошо сохранившиеся останки человека. Останки эти купили умные люди и долго ломали голову, что же это за человек такой. Пока наконец не поняли, что перед ними не совсем человек. И решили они назвать его неандертальцем. Так он и получил своё имя — более ста пятидесяти лет назад.
Сейчас Эркрат — ворота в Неандертальскую долину. Совсем недалеко отсюда Неандертальский музей. А какой же музей без сувенирной лавки. Наконечники для копий и топоров, огниво да фитиль, чтобы добывать огонь — по-неандертальски… Книжки, открытки, камни Из Той Самой Долины. Можно повесить на шею. Или вот: неандертальский барометр — обычная верёвочка с инструкцией:
Верёвочка сырая — будет дождь.
Верёвочка сухая — дождя не будет.
Верёвочка прыгает — ветер.
Верёвочка бьётся в руках — буря.
Верёвочка дымится — пожар.
Верёвочки нету — её украл мамонт.
Стоимость барометра — 14 евро 95 центов. Хорошее развлечение для детей, особенно последний пункт: играть с ней можно до упаду.
Неандертальцы в виде резинок, неандертальцы из извести, неандертальцы из воска и пластика, фигуры неандертальцев в современных костюмах. Местное неандертальское пиво. Неандертальские сосиски. Мит кетчуп унд зэнф.
Если всю историю Земли представить как 455 дней, неандертальцы жили восемь минут назад.
И по крайней мере несколько из них жили в Эркрате.
Давным-давно.
А сейчас здесь другие люди живут. Мёд-пиво пьют. Разные люди.
Здесь, в самом заселённом немецком крае, где так легко спрятаться среди людей и неандертальцев, в одной из белых вилл за известковой оградой поселился однажды вполне солидный
