Камни дают тебе ощущение собственного веса. Ноги едящего камни твёрдо стоят на земле. Ведь на самом деле ты легче воздуха, легче бумаги, это все знают.
Все едят свою землю.
Родная земля — это еда, которая никогда не кончается, она не может кончиться. Ты можешь есть её хоть тысячу лет, а она всё равно расстилается под ногами. Сухая в летние дни, такая сухая, что тебе хочется её запить. Ты ведь помнишь старое правило: «В случае ослабления хрустящих свойств палочки рекомендуется подсушить».
Земля входит в тебя вместе с камнем. С воздухом, таким тяжёлым, таким трудным в это время дня в большом городе. Со всеми напитками, не утоляющими жажду. С прикосновением рук, тех самых рук, которые вытянулись в ряд у автобусных поручней, отдавая кому-то римский салют. С влажными денежными купюрами, которые ты отдаёшь кому-то. Каждый ест землю, но земля этого не замечает. Словно земля живая, а ты нет.
Не каждый сможет ответить на вопрос, камень — это что-то живое, или всё-таки нет. Минералы суть тайна. Мы видим камни только тогда, когда они спят. И когда-нибудь они проснутся.
Собаколовы
Девчонки с Таёжной[1]… Как же они любили меня пугать.Одна подбегает, когтями за руку — хвать,А другая плюётся под ноги вишнямиИ повторяет жестокое, страшное, лишнее:«Что это у тебя в руках — собачка?Хороший пёсик, только на попе — болячка.Вот здесь, смотри: настоящий лишай!Собаколовам собачку отдай!Отдай!»Едут, едут собаколовы.Они уже на соседней улице.Улице Вишнёвого Страха.Улице Вечернего Брёха.Девчонки кричали и вырывали его из рук.Каждая грязная, как из лужи, и крепкая, как физрук.А я вцепился в бока ему, плачу и не отдаюВолка своего зелёного, синюю псину своюИм было по десять, а мне и пятиЕщё не исполнилось, и в высоту растиМне нравилось больше, чем в ширину. КвартирыТогда ещё не было. Был частный сектор: вишни, заборы. Дыры.Вода из колонки, холодная, как анестетик,Смола с деревьев — вкуснее всех ваших жвачек этих.Все мы хотели тогда стать большими деревьями,Вишнями и тополями, а не Адамами-Евами.На улице жило пятнадцать Ев и один Адам.«Отдай собаку!» — кричали, а он: «Не отдам!»«Лишай на сраке!» А он молчит,Стоит и гладит этот родной лишай,Словно неподалёку, в бедных его ушахЕдут, едут собаколовы,Крутят селёдочными головами,Дядьки с клетками,Дядьки с сетками,С черепушками на шестах.По улице Первого Велика.По улице Жёлтого Драника.По улице Игры в Доктора.По теням облачным, по кустам.Девчонки с Таёжной, троечницы и неумёхи,Отцы — Боярские, матери (иди ты!) Пьехи,Девчонки кусались легкоИ больно — так дети грызут орехи.Да и какие там на Таёжной были потехи?Троллейбусное депо и своё дупло,Овраги да пустыри, за ними — цыганское царство,Коровы, свиньи. Бабуси в платочках красных,Снег, вкусный, будто зубная паста,Мойвы блестящее полкилоВ позавчерашней лежит газете…И всё б неплохо, если б не этиза брови дёргающиетри слова:Едут, едут собаколовы.По улице Лишаёв.По улице Мази от Горла.Едут.Они уже близко.В будку скорей, в босоножках и белой своей футболке.Лезь и замри там, как книжка на нижней полке.Чтоб с дивана увидеть они не сумели,Что ты четвероногий на самом деле.Умри в той будке,Не жди позора.Ведь ночь не скоро.Ночь так не скоро.Что они там делают, собаколовы?Едут.А когда приедут, что будут делать?Собак ловить,И мерить, мерить,Кто без ошейника,Тому смерть,Смерть!А если сказать, что ты чей-то, что ты из будки?Не поверят!Кто с лишаём —Тому смерть, смерть!Смеются.Ночью, обнимая любимую шею волчью,Я не спал, я слушалЗвуки их тёмных полчищ.Двигателей включённых ругань и мерный рокот«…Далёкое, будь жестоко. Будь же ко мне жестоко!»Страшным словом отгоняя свой чёрный страх,Я лишай нащупывал на твоих боках.За писюн держался, а на стене в часахКто-то грозил мне пальцем; в разрезе шторыТёмная улица кралась: тени, кусты, заборы,Кралась и набивала памятьюОкна, людей, меня,МякотьюПоролоновой,Незаметной при свете дня.Частный сектор — кому здесь какое делоДо маленьких и чужих.Вырвут глаза, нарисуй их мелом,Скажут «Лежать!», ложись.Что с того, что приехалиСобаколовы,Я не верю уже ни единому слову.Я все дырки заткну у тебя в голове,Закопаю под вишней, в высокой траве.Там, от детства подальше,До лучших времен,До утра.Не могила,а просто такая игра.Now I wanna be your dog.А мой пёс сегодня сдох.VI. След
1.И вот однажды он умер.
Ночью, в городе, который он не любил, на улице, названия которой он не запомнил.
Он запомнил только название гостиницы.
«Розенгартен».
Розовый сад.
Название — как колючая щетина, вымытая бесплатным цветочным мылом.
На оранжевых обоях в коридоре — следы чьих-то ногтей. Зелёные ковры в бурых пятнах, похожие на географические карты. Жёлтые застиранные занавески. Сломанный лифт с заклеенными полосатой лентой дверями. Запах подгоревшей фасоли.
Здесь можно было снять комнату за тридцать марок. Без завтрака, зато с душем: три минуты мутноватой воды, которая ещё долго стояла на дне кабинки. В ней можно было даже выстирать парочку вещей. Он так и сделал — и сил у него больше не осталось.
Постоялец мог только лежать, курить и смотреть в окно. Иногда он приподнимался на локте, нащупывал на полу бутылку дешёвого рома и заходился в глотке. Рома в бутылке становилось всё меньше, а окурков в пластиковой чашке всё больше. С этикетки на постояльца смотрела девушка, подмигивала, звала пойти за собой. Взять её за руку и идти прямо в нарисованные волны. Откуда-то вынырнуло давно забытое слово: мулатка. «Мулатка», — сказал постоялец и тихонько засмеялся, настолько легче вдруг ему стало от этого слова. В бутылке колыхался океан: мутный, сладковатый, тяжёлый, как отрыжка. Постоялец плыл на своей кровати прямо к луне, слушал плеск невидимой воды и смотрел в окно.
Стояла тёплая, сопливая еврозима, месяц фебруар, время, когда почки на деревьях болят, как соски. Когда каждое дерево мучается от бессонницы, когда каждый день похож на длинный тоннель, конец которого скрывается в густом тумане.
Дышать было трудно — но перестать дышать ещё труднее.
Это был его пятый «Розенгартен». А может, и десятый. Возможно, все они имели какие-то другие названия, но это было уже не важно. Память больше не слушалась его. Прижимаясь щекой к подушке, такой сырой, будто в неё недавно кто-то плакал, он лежал в дешёвом отеле, и удивительные вещи приходили ему в голову.
Когда-то, в прошлой жизни, он был знаком с женщиной, умеющей предсказывать судьбу. Когда это было? В 2020-м? В 2030-м? Удивительное было время. Быстрое, полное знакомств, которые обрывались, так и
