«Иди сюда, — властно сказал майор Лебедь. — А ты, батяня, ступай на кухню, сыну чайку организуй и поужинать. Что-то он у тебя с каждым днём мельчает. Заморишь ты его, а он парень способный. Жаль будет расставаться».
«Так точно», — отец бросился за дверь, загремел посудой; с ней он одной рукой хуже обходился, чем с тяжёлой двустволкой в лесу.
«Скажешь мне, что это? — майор разложил перед Молчуном помятые страницы, вырванные из школьной тетрадки. — Или мне самому нужно догадаться?»
Это были рисунки. Его рисунки.
Солтыс в виде жука, поп — как черный шкаф, полицай — как гриб сухой несъедобный, зам — как свежевыструганный гроб, а Космач — как блин коровий…
И Стефка — как птица чёрная.
И майор Лебедь — как птица белая.
И серая гусочка.
«Ты рисовал? — безразличным голосом спросил майор и достал сигарету. — Или это не твоё и мне показать это в школе?»
«Моё», — одними губами сказал Молчун, чувствуя, как к горлу подступает комок.
«Фух, — майор вытянул тонкую шею. — А я уж думал, соврёшь. Плохо я о тебе думал. Признаю. А рисунки замечательные. У тебя талант. Кто это на них? Вот это — кто?»
«Космач, — сказал Молчун, осмелев. — Его в… в армию забрали недавно».
«А это?»
«А это… староста».
«Похож. Урод, каких мало. А это? Постой. Дай угадаю. Это… полицай?»
«Да».
«А вот эта птица? Чёрная?»
«Это подруга моя, — соврал Молчун. — Я от неё как раз пришёл. Только вы ей не показывайте. Девки, они ж обидчивые».
«Что ты, — откинулся майор к печке. — Мы же с тобой мужики. Свои люди. Никому я ничего не покажу. Рисуй дальше. А пан Каковский здесь есть? Нету? Ну, чёрт с ним, с идиотом этим…»
«Можно, я спать пойду?» — Молчун чувствовал, что его сейчас стошнит. От белой формы, от золотой сигареты, от вкуса во рту.
«Пойдёшь, когда я скажу, — майор посмотрел на него стальными с голубым отблеском глазами. — Смотри. Что это за язык? Что за слово? Ты раньше ничего подобного не видел? Может, бумажку какую-нибудь находил? Надписи на дереве?»
Молчун, покачиваясь, взял в руки планшет.
Imatuzu donk mau sutika-vedoje, onk balbuzu nau u ottou-amglutima… donk tisonk onk sidonk…
«Не видел я такого… Это мерыканский язык?»
«Да нет… — майор спрятал бумажки. — Сам ты американский. Учи языки, Молчун. Учи. Тот, кто знает язык врага — уже на полпути к победе. Но сначала выучи русский. Как следует выучи. Без него ты никто. Понимаешь? Хорошо молчит тот, кто молчит по-русски. Ну всё, всё, ступай… Завтра у нас много дел».
8.Среди ночи Молчун вдруг проснулся — словно очнулся на дне непроницаемо-чёрного, скользкого, замёрзшего по стенам колодца. Он не сразу понял, где находится, он только что сражался с кем-то огромным, хрипловатым, затянутым в колючую кожу — и пытался сбросить этого кого-то с себя, но не мог уже больше сопротивляться, понимал, что погибает. Пробуждение пришло как спасение, но облегчения не принесло: чудовище исчезло, зато теперь самого Молчуна поглощала тьма. И он не знал, в какую сторону ему двигаться.
Вот была бы гусочка серая с ним. И тогда можно было бы вместе подняться в воздух, с головой броситься вверх, туда, где жил пульс этой темени, и попытаться достать до какого-то другого, не существующего для остальных дна.
Он подумал про гусочку, её тепло, её сморщенные лапки, которые так приятно гладить пальцами — как листья осенних деревьев, когда стоишь один на опушке и смотришь на то, как заходит солнце.
Молчун нащупал около подушки телефон, экран засветил в лицо. Пять утра. У дверей привычно храпел отец — будто попрекал кого-то. Выпил и попрекал — не слушая, сбиваясь, теряя нить, но возвращаясь к своей обиде снова и снова.
А за стеной, как маятник, всё стучали и стучали по половицам сапоги майора. И когда он только спит? Как не падает с ног после дневной службы и хронического недосыпа? С утра майор всегда имел цветущий вид — словно отдыхал на курорте. А что, подумал Молчун, чем не курорт их Белые Росы? Лес. Воздух. Еда. Экология. Экзотика. Всё своё.
Лес. Воздух. Еда. Экология. Экзотика. И Стефка, что скрывается в доме, где Юзик жил. Стефка, которую принёс западный ветер. Стефка, которую он спас ценой чужой жизни. Стефка, которая каким-то чудом скрылась от полицая и которую до сих пор не смог разоблачить даже сам майор Лебедь. Та самая Стефка, которая обещала ему рассказать о том, чего Молчун никогда в жизни не увидит. О том, где Стефка бывала, где мёд-пиво пила, кебабы ела, в отелях спала, стихи писала, под дождь попадала, кофе сёрбала.
О городе Париж: Париж, говоришь? — Париж-спорыш, Париж-кыш-кыш.
Да о Берлине-марлине, Берлине-курлине, Берлине-магрибине.
Да о Вильно. Да о Лондоне. Да о Стокгольме.
Да о нём.
О Минске-Хрустальном.
О Минске, который был совсем близко, за Стратегическим лесом. Руку протяни и поймаешь.
Если Стефке верить, всё это существует, никуда не делось, не сгорело и не развеяно над землёй вечным пеплом, а живёт и пахнет, да воняет заводами, да шуршит книжками, да мусорит деньгами, да кричит дикими песнями, да эсбанами лязгает, да болтает бальбутами — миллионами голосов.
И Молчун снова закрыл глаза — и не понимал уже, где сон, а где явь.
А потом пришло утро — солнечное, со стайками весёлых теней, которые пробегали по двору, с последними перелётными птицами. Молчун потянулся сладко — сам не веря, что вчерашний день закончился и прошла ночь, а он жив и здоров, и такой молодой, что вся земля ему завидует. И пятки не достают до конца кровати.
Он вышел на кухню и лоб в лоб столкнулся с отцом. Майор сидел за столом и пил кофе. Не их, деревенское, через интернет заказанное, а какое-то своё. Видимо, не хуже Стефкиного. А в банке из-под кильки блестели золотые окурки. По-другому начала пахнуть их хата, когда майор в ней поселился. Словно они с отцом становились здесь понемногу чужие, а хата слушалась майора Лебедя — убоивалась, как покорная жена.
«Доброе утро, — поздоровался майор, как всегда, в хорошем настроении, подтянутый, с идеально ровной спиной и тонкой, вовсе не солдафонской шеей. — Выспался? Это хорошо. Дел сегодня много. А мы тут с батяней твоим дичь обсуждаем… Дичь, Федя!..»
И майор засмеялся.
«Знаешь эту шутку? Федя, дичь!»
«Я не Федя», — сказал Молчун, наливая себе холодного молока.
«Не знаешь? — удивился майор Лебедь. — Вся империя знает, а ты нет? Это ещё от наших прадедов пошло. Сейчас проверю, откуда точно эти слова… Вот. Вторая половина прошлого столетия. Бриллиантовая рука. Тогда, в довиртуальную эпоху, люди смотрели так называемые кинофильмы. Такой вид визуального искусства. И этот кинофильм был одним из самых популярных у русских людей. Он про шпионов и контрабандистов. Впрочем, я не любитель древностей…»
«Я
