Ну что же, никакого выбора у меня не осталось. Король Лир, Шмендрик, Молли – им было, из чего выбирать, и они свой выбор сделали, пошли в Телес, к грифону, но Малька была моей собакой, и она не знала, с кем ей предстоит встретиться, а я не могла допустить, чтобы она пришла на эту встречу без меня. Мне осталось только одно. Я набрала побольше воздуха в грудь, огляделась по сторонам и пошла вслед за ней в лес.
Вернее сказать, побежала – и бежала сколько могла, а после переходила на шаг и шла, пока не понимала, что могу бежать снова. Тропинок в Телесе не было, там же никто не ходит, и потому понять, где прошли по подросту три лошади, и увидеть следы собачьих лап поверх отпечатков копыт было нетрудно. Стояла такая тишина – ни ветерка, ни перекликов птиц, только мое дыхание. Я даже Мальку больше не слышала. И надеялась, что, может быть, они застали грифона спящим, и король Лир уже убил его, прямо в гнезде. Однако я в это не верила. Он наверняка решил бы, что нападать на спящего не благородно, и разбудил бы грифона, и вызвал на честный бой. Я знала короля совсем недолго, но уже понимала, что он поступил бы именно так.
И тут впереди недалеко лес словно взорвался, весь.
Шум поднялся такой, что разобрать в нем я ничего не могла. Малька рычала и гавкала, птицы рвались вверх из кустов, Шмендрик, не то король что-то кричал, но я не различала ни слова. И все эти звуки как будто тонули в другом, нисколько не громком, чем-то среднем между воркотанием и страшным тихим зовом испуганного ребенка. А следом – едва я выскочила на поляну, – трескотня и скрежет ножей, куда более громкий, это грифон взвился в небо, и на крыльях его заблистало солнце. Холодные золотые глаза грифона едва не сожгли мои, клюв он раззявил так, что стала видна вся его красная глотка – до последней ее глубины. Он заслонил собой небо.
А король Лир на своей черной кобылице заслонил собой поляну. Такой же огромный, как грифон, он потрясал длинным, будто рогатина, мечом, призывая грифона опуститься на землю и сразиться с ним. Однако тот оставался недостижимым и кружил в небе, чтобы приглядеться к новым, еще не виданным людям. Малька же обезумела совершенно, она вопила и взлетала, взлетала в воздух, пытаясь вцепиться зубами в львиные лапы и орлиные крылья, но всякий раз возвращалась на землю всего лишь с железным пером во рту. Я бросилась к ней, поймала ее на лету, попыталась оттащить, пока грифон не обратился против нее, однако она забилась, царапая мне лицо тупыми когтями, и мне пришлось ее отпустить. При последнем прыжке Мальки грифон застыл в воздухе и ударил ее в бок огромным крылом – так сильно, что она ни звука издать не успела, как и я. Малька перелетела поляну, врезалась в дерево, упала на землю и больше не шевельнулась, ни разу.
Молли потом сказала мне, что в именно в этот миг король Лир и попал мечом в львиное сердце грифона. Я того не увидела. Я и сама перелетела поляну и закрыла собой Мальку – вдруг грифон снова бросится на нее, – и не видела ничего, кроме ее остановившихся глаз и крови на боку. Однако услышала, как взревел получивший удар грифон, а когда смогла обернуться, увидела, что из его бока тоже бьет кровь, что он прижал к животу лапы – точно как мы, люди, когда нам очень больно. Король Лир закричал словно мальчишка. Огромный меч его взлетел вверх, почти достав врага, потом опустился, и король бросился к грифону, который, вихляясь, опускался все ниже, ниже, волоча за собой по воздуху парализованные львиные лапы. Он ударился о землю вялым шлепком, как Малька, и на миг я поверила полностью, что грифон мертв. Помню, я подумала, как-то очень издали: ну и хорошо, я рада, по-моему, я рада.
Однако Шмендрик кричал королю: «Два сердца! Два сердца!» – пока не сорвал голос, а Молли подбежала ко мне, постаралась оттащить подальше от грифона, но я вцепилась в Мальку – она стала такой тяжелой – и не понимала, что происходит вокруг, видеть я могла только ее и думать только о ней. И знала лишь одно – сердце Мальки больше не бьется в лад с моим.
Когда я родилась, она охраняла мою колыбель. Я впивалась только-только прорезавшимися зубами в ее бедные уши, и она не издавала ни звука. Так говорила мне мать.
Король Лир никого из нас не слышал. Для него в мире остался только грифон, который бил крыльями и рывками полз по поляне. Мне было жаль его – даже тогда, даже после того как он убил Мальку и моих подруг, и не знаю, сколько коз и овец. Такое же чувство овладело, наверное, и королем Лиром, потому что он слез со своей вороной кобылицы и подошел к грифону и заговорил с ним, опустив меч так, что тот уткнулся острием в землю. Король сказал:
– Ты был благородным и грозным противником – последним таким, уверен, из всех, с кем я когда-нибудь бился. Мы оба исполнили то, для чего появились на свет. И я благодарен тебе за твою смерть.
На этом, последнем слове грифон его и ударил.
Орел, вот кто бросился на короля, волоча за собой львиную половину, как я волочила мертвую Мальку. Король Лир отступил на шаг, взмахнул мечом, чтобы снести ему голову, но грифон оказался быстрее. Страшный клюв ударил короля в живот, пробив доспехи, как топор пробил бы корочку пирога, и король беззвучно сложился пополам, став подобием мокрой тряпки на бельевой веревке. Я увидела кровь – и не только кровь, хуже, – жив король или мертв, этого я сказать не могла. Я думала, что грифон собирается перекусить его пополам.
Я вырвалась из рук Молли, кричавшей Шмендрику: «Сделай что-нибудь!» – однако сделать он ничего не мог, и Молли знала это; он же пообещал королю Лиру, что не прибегнет к магии, как бы все ни сложилось. Но я-то магом не была и никому ничего не обещала. И я сказала Мальке, что скоро вернусь.
Грифон не заметил моего приближения. Он склонил над королем Лиром голову, накрыв его крыльями. Львиная половина ерзала по пыли столь жалко, что страшно было смотреть, хоть и не знаю почему, и
