...пороли его мало.
Он отвлекся, сперва на кухню, где доходили бычьи ребра на огне открытом. После на конюшни заглянул, убедился, что господские кони обихожены. А то конюший новый, незнакомый, за ним пригляд и пригляд нужен. Прежний воровать овес повадился, за что и был бит головою о коновязь.
...в комнатах наверху тоже порядок присутствовал.
А потому в трактир Кедр Войтютович возвращался со спокойным сердце. И зря, как выяснилось. Вроде ж и отсутствовал он недолго, но...
- И в едином порыве избавимся мы от гнета тирании! - студентик забрался на стол, на котором прежде игра шла. А народец, вроде ж приличного толку, вместо того, чтобы стащить охальника да выкинуть за порог, слушал.
Превнимательно так слушал.
- Ибо сказано, что каждый человек рождается свободным! - голос его звенел, заполняя весь трактир, перекрывая и шорох пламени в камине, и скрип старого стула, на котором раскачивался почтенный Михтюков, купец первой гильдии, с которым Кедр Войтютович пребывал в отношениях наилучших, можно сказать, даже приятельских. - И ограничение свободы этой - есть первейшее преступление против сути человеческой!
В голове загудело.
Кедр Войтютович мотнул головой, от этого мушиного звона избавляясь. Надо же... так гудело на проклятых пустошах, где его, еще улана обыкновенного, ветряной стеною приложило да и скинуло аккурат под копыта собственного жеребца. А тот, даром, что ученый на человека не наступать, прошелся... благо, шлем спас.
Правда, после сказали, что все одно контузило.
И списали с оною контузией.
Но Кедр Войтютович за это дело не больно переживал. Хватило. Навоевался.
- Смуту затеваешь? - поинтересовался он негромко, впрочем, и этот его тихий голос заставлял людей сведущих смолкать. А вот паренек головенкой светлою тряхнул и сказал, руку выпроставши:
- Не смуту! Мы лишь ищем справедливости!
А купцы-то, купцы, людишки с характером, с норовом и разумом - иные в торговле надолго не задерживались - сидят и слушают, что завороженные.
- Какой?
- Править народом должен народ! Избранники его. От каждого сословия, чтобы блюлись интересы всех, - паренек пальцами шевелил и в глаза пялился, только от потуг его гудение в голове крепло, что Кедра Войтютовича изрядно раздражало. - Единоличная власть опасна...
- Чем же?
Он ступал неспешно, крадучись, благо, тело помнило науку, которую постигать пришлось в лесах суровых. Там-то и научился ступать бесшумно, что рысь, и людей выслеживать, и скручивать их, а порой и глушить, ибо встречались и среди смутьянов одаренные.
- Тем, что на того, кто ею владеет, легко воздействовать. Вот взять хотя бы императора. Все уже знают, что слово его ничего не значит. Что всю силу забрала императрица. А она по сути своей нелюдь и...
...паренек и охнуть не успел, как смело его со стола, скрутило. И сила, еще недавно казавшаяся частью тела, вдруг исчезла, а само тело расколола боль.
Тыкал Кедр Войтютович легонько, не желая болтуна крепко покалечить - на это свои умельцы найдутся - однако за годы многие он усвоил одно: редко какой маг с переломанными пальцами чаровать способен. Паренек заскулил, завыл, ногами суча по полу. Кедр Войтютович вздохнул: эх, молоденький совсем... дурноватый... где только понахватался идеек подобных?
Он легонько тюкнул бедолажного о стол головушкою, а после, уже беспамятного, ремнем скрутил да самолично в погреб сволок. Пусть с ним дальше стража беседует, выясняет, откуда эта крамола недобитая вновь полезла. А у Кедра Войтютовича дел еще изрядно.
Гостей успокоить.
Чарочки поднести во извинение. И перемолвится парой словечек с каждым, мысли в верное русло повернуть, убедить, что нет ничего глупее новой смуты искать. Да сделать надобно быстро, пока первичное внушение держится.
Эх, жаль, сам Кедр Войтютович в делах подобных не специалист, но чего сможет, тем поможет...
...а еще сыну отписать. Давно он батюшку не проведывал. Как бы тоже... справедливости не захотелось. Но для такого случаю у Кедра Войтютовича аргумент имелся, крепкий, из турьей вываренной шкуры. И погреб. Как показывала практика, погреб на молодые умы крайне просветляюще действует.
Глава 38
Глава 38
На окраине города фонари, если и зажигали, то редко и по превеликой надобности, а еще потому, что, невзирая на все высочайшие указы и, что куда важнее, защитные заклятья, фонарей этих было ничтожно мало. Только, бывало, поставят какой, закрепят наилучшим образом, оплетут заклятьями, он и простоит денек-другой, чтоб на третий или повалится, или и вовсе сгинуть.
Что ж сделаешь, народец тут селился лихой и, говоря по правде, диковатый.
А еще темный и с темнотою своей не желающий расставаться.
Вот и в трактире «Кабанья кость» было темно, сумеречно и воняло. Причем вонь эта, кислой капусты, гнилой соломы и мочи, ибо некоторые несознательные личности ходили до ветру прямо тут, в углах, въелась в стены, пропитала низенький небеленый потолок, с которого свисали жутковатого вида крюки, да и обжилась. Впрочем, скажи кто местным про нее, премного удивились бы.
В трактире было людно.
Жались к стенам попрошайки, день которых был столь удачен, что позволял провести ночь в тепле. Хихикали шлюхи, задирая и без того короткие юбки. Многие были молоды и еще хороши собой, на шеях некоторых болтались целительские амулетики, пускай и разряженные, но все одно доверие они вызывали. И людишки попроще девкам радовались, а вот к иным, выглядевшим не в пример серьезней, те и сами не лезли, блюдя свою, сложившуюся иерархию.
- Двести целковых, - Таранька хотел было сплюнуть под ноги, но зацепившись за холодный взгляд старшого слюну подавил. - За ерунду, почитай... а после еще дадут...
Басурман сидел, подперши подбородок рукой, и гляделся расслабленным, будто бы мыслями своими он пребывал не в грязном притоне, но в месте, куда более подходящем человеку солидному. Пальчиком шевельнул, мол, продолжай, и Таранька, нервно ерзавший на месте, заговорил спешно.
- Надобно нищим дать, чтоб слушок пустили... и девкам, эти и задарма поработают... а еще если листовочки разнести согласимся...
- Какие?
И на грязный стол легла серая рыхлая бумажонка, которую Басурман взял двумя пальчиками, поднес к самому носу, ибо мало того, что кривым был, так и еще второй глаз слепнуть стал.
Плохо.
Воровской мир слабости не прощает. И давно бы уйти, передавши дела кому потолковей из новых, да... кому? Жадные они, голодные, и как все молодые, почитают себя самыми умными. Слово воровское им - это так, баловство, и руку Басурманову над собою терпят исключительно со страху. А как пройдет страх...
...польется кровушка, что на пол этот, что на улицах городских.
Бестолковые.
Но уходить надобно... все ж Басурман был человеком опытным, и чуйка у него работала преизрядно. И что нашептывала, то ему не нравилось совершенно.
Газетенку он прочел.
Мерзость найредчайшая, а главное того
