Если говорить, рассказывать, то можно не думать о плохом.
И не смотреть.
Хотя не смотреть не получалось. Вот откинулся в сторону лоскут кожи, обнажая мясо и белую какую-то кость, в которой Одовецкая ковырялась тонюсенькими щипчиками. При этом лицо ее было мрачно, сосредоточено. Она закусила губу и...
...белые ночи догорали к середине зимы, сменяясь вдруг непроглядною темнотой. Ее не способны были разогнать ни костры, ни огни в смотровых башнях. Зато эту темноту любили волки. Они сбивались в стаи, а стаи подходили к человеческому жилью. И местные развешивали на дверях белесые черепа, расписанные тайными знаками.
Князь дернулся.
И затих.
И...
- Дыши, - велела Одовецкая, и голос ее был строг, сух. Лизавета сама задышала, быстро и ровно, и почти отпустила его. - Дыши, чтоб тебя!
Узкие ладони легли на грудь, и показалось, - вот-вот проломят.
- Я...
Сила заклубилась.
Чистая.
Ясная.
Как вода в ключах. Они открывались по весне, проламывая остатки ледяной шубы. И тогда в полыньях прорастали первоцветы. Тонкие стебелечки, лиловые цветы. Запах весны. Весной нельзя умирать. Летом, впрочем, тоже... нельзя умирать.
Просто нельзя.
Умирать.
В груди жгло, но это не слезы. С чего бы Лизавете плакать над чужим по сути своей человеком? Она просто... просто несправедливо.
А крылья задрожали.
- Хорошо думаешь, - сказала Снежка.
Снег.
Метель.
Лизавете случилось попасть однажды. Вьюжит-кружит, того и гляди заведет, не найдешь ни конца, ни края... она и не ищет, она просто зовет. Матушка колыбельные пела... Лизавета помнит. Дом. И свечу под стеклянным колпаком. Почему-то там только свечи и приживались. Их держали в старой шляпной коробке, перевязывая ленточками. И Лизавете дозволялось самой доставать и закреплять на стареньком канделябре. Она же и нагар снимала особыми щипчиками.
Колыбельная.
Ветер воет... а отец где-то там, в белом этом крошеве, которое липнет к окнам, норовит заглянуть в дом. Буре тоже охота согреться.
Отец не идет.
Надо ждать... надо слушать... сестры не спят. Ульянка на лавку залезла и ноет, то ли зубы у нее режутся, то ли просто чует сердцем неладное, и Лизавета обнимает ее, накидывает меховое одеяло. Вдвоем не так страшно.
- Волки воют?
- Нет, милая, не волки... просто ветер... сама подумай, какой порядочный волк в такую непогоду нос из лесу высунет? - голос мамы весел, но веселье это притворное, и Ульянка всхлипывает, а Лизавета сует ей в руку горбушку хлеба. Это Ульянку утешает надежнее слов.
...ветер-ветер...
...огни на сторожевых башнях горят ярко, за этим следят, однако попробуй разгляди их в снеговерти.
Нынешний снег горячий, что слезы.
Он ложится на щеки и тает, отчего становится невыносимо жарко. И нет, Лизавета не плачет. Не будет она плакать... не будет и все тут... на папенькиных похоронах отрыдалась, а...
- А что вы тут делаете? - сипло поинтересовался князь, глаза открывши.
И исчезла метель.
Сгинула, будто ее и не было, только еще дрожали, не спеша исчезать, гнутые лебяжьи крылья. И вспомнилось вдруг, что в Арсийской империи охота на лебедей запрещена...
...это правильно.
Конец первой части
