- Пей, тебе оно надобно. Небось, испереживалась вся...
Заохали иные девки, зашептались, друг дружку локтями подпихивая.
- Про шутку это они удумали, чтоб ты языком не трепалась. Сама-то трогала? - старуха блеснула темными глазами. И девица покачала головой: не трогала.
Как можно?
Она мертвяков с малых лет боялась, а чтоб трогать... или как та, рыжая, из благородных, почитай ползать. Стоило припомнить, и девицу замутило. Она поспешно выхлебала отвар, сдобренный самогоном, и пирожком закусила.
А ведь говорили, что не стоит во дворец лезть.
Нет же... маменька и подруженька ее... мол, устроят... походишь месяцок в прислугах, себя покажешь, глядишь, и оставят. А нет, то рекомендацию дадут, как обещали. Небось, с рекомендацией из дворца в любой дом устроиться можно.
Она и послушала.
Еще и радовалась. Как же... только теперь радость ушла, сменившись страхом. И старуха, чуя его, улыбалась. Черный рот, желтоватые кривые зубы. Нос крюком. Обещала на суженого погадать, нитки судеб связать, и недорого брала, но теперь, глядя на это лицо, хотелось крикмя кричать.
- А... что делать? - шепнул кто-то.
И ведь сама она ни словечка не сказала... шла, думала лишь о том, как притомилась ныне... прилечь не чаяла, а тут старуха... и вот уже на кухне сидят, в комнатушке махонькой, где ненужную утварь держат. Сидят и шепчутся, страхи рассказывая.
- Ничего, - старуха погладила по руке, и прикосновение ее было горячо, что огонь живой. - Что вы сделать можете, бедолажные? Бегите... если силы духу хватит. А то ведь выпьет. Каждую из вас выпьет, никого не оставит... весь род людской изведет под корень, вот посмотрите. Я-то старая, мне чего терять? А вас вот жалко... жалко бедолажных.
Стрежницкого в разум привела пара пощечин и стакан укрепляющей настойки, которую целитель вливал силой и, как почудилось, с немалым удовольствием.
- Я начинаю сомневаться, вправду ли вы хотите выздороветь, - он вытер пальцы тряпицей. - Я просто не знаю, как еще объяснить ваше самоубийственное желание причинить себе вред.
- Я больше не буду, - не слишком искренне пообещал Стрежницкий, но в постель забираться не стал. А целитель не стал настаивать.
Он вытащил склянку с жирной желтоватой, будто топленый подпочренный жир, мазью, которую и принялся втирать в глазницу.
Димитрий отвернулся.
Прошелся по комнате.
А ведь от нее до того коридора шагов двести, если не больше. И назад Стрежницкого пришлось на себе волочь, перепоручивши чудо-куклу заботам своих людей. Опять слухи пойдут...
- Вы понимаете, что ваше нынешнее состояние лишь кажется вам устойчивым? Ваш организм, уж простите за откровенность, - пальцы целителя раздирали рубцы, втирая в них мазь, и Стрежницкий морщился, но терпел, - пребывает в ужасающем состоянии. У вас больное сердце...
- Неправда!
- Больное. Я целитель, я вижу. И нервы шалят. Будь вы дамой, я бы рекомендовал вам покой и нюхательные соли. И еще капли есть презамечательные...
- Соли не хочу.
- Значит, на капли согласны? Чудесно... не знаю, чем вы занимаетесь, но поверьте, от вашего спокойствия зависит ваше выздоровление.
Мазь воняла.
Манипуляции целителя заставляли морщиться и отворачиваться - гляделось со стороны жутко, особенно, когда тонкий палец нырнул в черную глазницу - а дело вызывало вопросы. Главный, зачем? То есть, не лечить, Стрежницкий, пусть и с порченною физией, но в хозяйстве пригодится, однако...
...болвана уложили тут же, на столе, сдвинув в сторону немытую - лакеи, похоже, вовсе страх потеряли - посуду. И Димитрий присел рядом.
Как есть болван.
Но хороший, такие не в каждой лавке встретишь. Надо будет поинтересоваться у Ламановой, не исчезло ли чего из ее хозяйства. Она, помнится, себе особых болванов заказывала, чтоб человеческих очертаний были, мол, на таких видно, как наряды сидят. И поговаривали, будто деланы ее болваны отнюдь не по вымышленным меркам.
Нынешний... Димитрий поднял руку.
Опустил.
- Ваше отравление лишь спровоцировало кризис, который назревал давно. Вы были поразительно беспечны...
Рука держалась.
И главное, даже пальчики сделали такие, которые шевелятся.
Перчатки надели, пусть и ношеные, но из кожи отменного качества. Надо будет поискать, чьи... а вот одежа явно свежая. И мылом дегтярным пахнет.
Димитрий понюхал, убеждаясь, что не ошибся. Как есть пахнет... и шита... перешита. Вон, штаны в поясе черной ниткой прихвачены, чтоб не свалились, а рубаха к ним и вовсе пришита, чтоб не выбилась. Вот ленточка на шее повязана с любовью.
- И если не сейчас, то в ближайшем времени ваше тело отплатило бы вам за подобную беспечность.
- Я понял, - буркнул Стрежницкий.
- Сидите смирно. Ничего вы не поняли. Думаете, я тут только говорить горазд? А я на своем веку навидался... живет вот такой, как вы, живет, горя не знает... а после раз, и остановилось сердечко. Или сосудик в голове лопнул. И бывает, что покойником сделался, а бывает, что вроде и живой, и дышит, да только ни пальчиком пошевелить не способный, ни слова сказать, чтобы внятно. Хотите так?
- Нет.
- Вот и правильно, а потому... капли пейте и я за вами самолично прослежу, раз уж вы князю так дороги. Посидите еще с четверть часа, а после - в постель... и приставлю к вам ученичка своего, пусть приглянет...
- Не надо!
- Надо!
А лицо восковое, и леплено весьма мастерски. Ишь ты, будто портрет настоящий... помнится, обращались как-то с просьбою изготовить членов императорского семейства в восковых фигурах, дабы любой подданный мог лицезреть...
Тому затейнику отказали.
Подданные пусть статуи лицезрят или портреты, которые в каждом присутственном месте положены. А восковые фигуры - сие баловство и едва ли не крамола.
- Это Марена, - сказал Стрежницкий, когда за целителем закрылась дверь. Он воровато огляделся и потрогал-таки глаз.
- По рукам дать? - Димитрий отступил от болвана. Издали девица казалась донельзя натуральной, разве что бледноватой слегка.
- Не надо...
- Рассказывай.
- Да рассказывать нечего особо, - он поморщился и грудь потер, жалуясь. - Вот жил... все нормально было, ничего не болело. А этого послушал, так теперь стариком себя чувствую.
- Не ной.
- Я не ною... я ж тогда... ну, после того, как меня подстрелили и закопали, злым стал. Выбрался. Отрядец сколотил. Начал охотится. Сперва просто так, чтобы за батьку отомстить. Ну и матушка у меня там жила, хотелось, чтобы спокойно, чтобы не добралась до нее никакая мразь. Сам понимаешь, кому война, а кому мать родна... потом уж ко мне шли... под руку мою и вообще... слушок пронесся, что бунтовщиков прижали. Про императора,
