- Замолчи. Как они нас, так значит, по-доброму...
- А дети-то...
- Все одно без взрослых не выживут.
...муторно. И муть эта подкатывает к самому горлу, будто кто на ухо шепчет, что, мил человек, догулялся, добегался? Все-то тебе было в круговерти, когда золотой, когда кровавой. Неужто и вправду думал, что не выберешься из нее?
Не встретишься с собою?
А теперь полежи, подумай хорошенько, вспомни...
...погляди на себя.
...обозники полегли в снегу. Охрану еще когда побили, и теперь конные деловито спешивались, шли к телегам. То тут, то там раздавались выстрелы.
- Помилуйте, - купчишка осмелился выползти, упал на колени перед лошадью. - Это ж для Тагельца хлеб, там люди помирают...
...Стрежницкий разрядил пистоль в лицо. Жеребец его и ухом не повел, через тело переступил аккуратно, лишь Михасик вновь вздохнул.
Помирают.
Верно.
И Стрежницкому велено сделать так, чтобы и дальше помирали, глядишь, близость смерти и заставит смириться, сдаться императорским войскам. А то ишь, независимости пожелали.
Памяти было много.
А крови и того больше. В какой-то момент Стрежницкий осознал себя стоящим подле окна. Благо, было то узеньким и еще решеткою забранным, захочешь с башни кинуться - не протиснешься.
Стрежницкий не хотел.
На руки свои поглядел, надо же, не бурые... а должны бы от крови, на них скопившейся. И не исчезла, не повымылась за годы. Он пошевелил пальцами.
Хмыкнул.
В монастырь, что ли, податься? А то и вовсе на скит. Поселиться на дальнем берегу Белынь-озера, который людишки не жалуют, и доживать век свой смиренно...
...нет, не в его характере.
Да и вина...
Переживет как-нибудь... только тоскливо. До того тоскливо, что хоть волком вой. Волков той зимой расплодилось немеряно, и по деревням они гуляли мало людей вольнее. Иные и вовсе окаянства набираясь, раздирали соломенные крыши, пробирались в дома, вырезая и скот, и вовсе все живое, как в той вот деревеньке, на которую его отряд наткнулся случайно.
...и на волков хорошая охота была.
Местные, далекие от мира, сами слегка одичавшие на болотах, в благодарность рыбы вяленой подарили, муки рыбьей два мешка, а еще сироту, который куда как полезен оказался. Все тропки заветные ведал. Правда, продержался недолго, помер, то ли от воды гнилой, то ли от совести.
Совестливые войной не выживают.
А Стрежницкий вот сумел.
Он мотнул головой, и на ногах устоял, только самую малость качнуло. И до двери дошел сам, походкою ровной. И постучал... и когда охрана открыла, спросил:
- Записочку не передашь?
- Хрен тебе, - с немалым удовольствием ответил казак.
- Навойскому пожалуюсь...
- И ему хрен, - казак был уверен в собственной правоте, но это в кои-то веки не злило.
- Сто рублей, - подумав, предложил Стрежницкий, а казак ус крутанул и ответил:
- Нас тут двое...
- Каждому...
Записку он написал, запечатал простеньким заклинаньицем и в лапу сунул, перстенек присовокупивши. С камнем квадратным, тяжелым. Не дюже красивый, но дорогой.
- Что, скучно без бабы? - казак подмигнул. И Стрежницкий не стал разочаровывать человека:
- А то... хоть ты в петлю лезь...
- В петлю не положено...
...это верно, не время пока. Потом, как все закончится... своя петля от Стрежницкого никуда-то не денется. Вон, где-то лежит веревка, может, льняная, может, конопляная, наилучшего качества. И дуб тот растет, который веткою поделится... но это будет после.
А пока...
Стрежницкий вытащил из-под стола закатившийся пятачок, подкинул и поймал на ладонь, зажмурился, загадывая: придет или нет?
Ждал он долго.
То есть, не то, чтобы ждал, просто сидел у окна, молча пялясь в серое стекло. Помыть бы его, а то все мутное, что собственная Стрежницкого совесть. А дверь заскрипела, впуская, правда, совсем не того человека, на визит которого Стрежницкий надеялся.
- Я гляжу, тебе совсем полегчало, - с упреком произнесла Одовецкая, поправляя юбки. Надо же, в годах немалых, а поднялась и не запыхалась даже. - Если по девкам пошел...
- Я не по девкам. Я так... тоскливо...
- Ага, мне передали, что вешаться от тоски удумал, - она подошла и, когда Стрежницкий попытался подняться, велела. - Сиди уже... герой-любовник...
- Какой из меня теперь...
- Никакой, - легко согласилась она, сжимая ледяными пальцами виски. - И раньше тоже никакой был... ни герой, ни любовник.
- Обижаете!
Обижаться на княгиню себе дороже, а ну как пальцы проткнут виски, провалятся вглубь, в самые мозги, да и подправят в них что-нибудь такое, этакое, а то и вовсе сотрут Стрежницкого.
- Страшно? - Одовецкая заглянула глаза. - И правильно... не все тебе, мил человек, прошлым жить... его принять надобно, отпустить...
- А сами-то?
Она отвела взгляд.
- Говорить легко, - Стрежницкий чувствовал силу, теплую, что вода в родительском пруду. Неглубокий, изрядно заросший ряской, он прогревался от первых же теплых деньков, а после и стоял так, радуя, что мальчишек окрестных, что стрекоз. - А попробуйте-ка сами...
- Я пробую.
- Может, плохо пробуете?
Затрещина была легкою, символической, но Стрежницкий скривился, мол, больно. И вовсе нехорошо раненых бить, а вдруг чего важного отобьется.
- Бестолочь, - вздохнула Одовецкая. - Я хорошо пробую... думаешь, не было у меня искушения убить их? Взять и всех... это не так сложно... достаточно простенького заклятья на письме. Возьмешь такое в руки, оно распрямится, ужалит и собьет ритм сердечный. Человеку здоровому ничего-то не будет, так, кольнет в груди слегка и все, а вот если с сердцем не лады, там... или без заклятий можно. Сколько всяких трав в лесах растет, и не рассказать. Взять хотя бы золотарницу, травка простенькая, сорная даже. Крестьяне, правда, ее скотине запаривают, чтоб ела лучше, на свиней хорошо действует, а на людей и того лучше. От этой травы сердце вскачь летит... даже пить не надо, высушить, растереть, смешать с другою травкой да посыпать, скажем, одежу... или вот бумагу какую. Через пот впитается и...
- Вы меня пугаете, - Стрежницкому как-то вот не по себе стало.
Целителям, между прочим, положено быть добрыми.
Всепрощающими.
И беззащитными. Однако чего, чего, а беззащитности в Одовецкой не было. И она усмехнулась этак, с пониманием, отступила. Повернула голову Стрежницкого к окну и поморщилась.
- Безобразие... его мыли еще, видать, при Николае....Сиди смирно. Закрой глаз... и второй тоже.
Стрежницкий попытался, но если здоровый глаз закрывался и открывался нормально, то с больным вышло иначе. Восстановленное веко лишь подергивалось, но Одовецкую это не смутило.
- Ничего, со временем чувствительность восстановится. Я все говорю, чтобы ты, бестолочь белобрысая, понял, что с прошлым управиться нелегко, однако жить с ним еще тяжелей. Я ушла не столько потому, что боялась за себя, да и Аглаю было у кого спрятать, небось, императрица не отказалась бы за сиротой присмотреть. Нет, я ушла, чтобы искушения не было... когда находишься рядом, день изо дня, то...
