Кто-то пил.
Кто-то, уже напившись, с трудом держался на ногах, едино упрямством своим. Кто-то, упрямство поистративши, тихонечко спал в уголочке и был тем самым премного счастлив.
Двое встретились под навесом купеческой лавки, витрины которой ныне были благоразумно прикрыты ставнями. Оно и верно, праздник праздником, а мало ли кому и что в голову взбредет? На ставнях, если приглядется - глядеть надобно людям знающим - мерцали щиты.
- И как настроение? - поинтересовался тощий господин неопределенного вида.
То ли купец, то ли дворянин из обедневших, кому не зазорно носить поистрепанный пиджачишко, то ли вовсе человек чиновний. Обличья он был самого обыкновенного, пожалуй, лишь пышные соломенного колера усы придавали человеку некоторую индивидуальность.
- Нестабильно, - ответила дама в сером платье гувернантки. Впрочем, держалась она вовсе не так, как держатся гувернантки.
Да и брошь на платье была не из дешевых, пусть и выглядела таковою.
Дама брошь тронула и поморщилась.
- С одной стороны чувствуется эмоциональный подъем, но сами понимаете, чем сильнее эмоции, тем они нестабильней, - она сняла перчатку и почесала кончик носа. - А вы сами-то, Егор Николаевич, что скажете?
Господин покрутил в руках короткую тросточку, видом больше похожую на дубинку.
- Пожалуй, что соглашусь. Полагаю, наши с вами оппоненты просто дождутся пика, чтобы сменить вектор. И вопрос лишь в том, сумеем ли мы...
Раздались крики, и женщина вздрогнула.
- Шли бы вы, дорогая моя, - Егор Николаевич перехватил тросточку и хлопнул по ладони. - В свой пансионат... не место вам здесь.
- Вы не хуже моего знаете, что место, - женщина закрыла глаза, сосредоточенно прислушиваясь к восторженному гомону толпы. - И если не мы с вами...
Егор Николаевич лишь головой покачал, но от спора воздержался: Игерьина всегда отличалась немалым упрямством.
- Есть... слабое пока... на третьем секторе. И на четвертом тоже... значит, прогноз верен. Вопрос лишь в том, сколько у них менталистов.
И хватит ли их силы, чтобы завести толпу.
Егор Николаевич и сам настроился на тонкое восприятие, в котором толпа выглядела одним ярким пятном. И пятно это переливалось, то остывая до бледно-синего, льдистого, в котором угадывалась настороженность, то вспыхивая всеми оттенками алого.
Эмоции похожи.
Радость и гнев.
Любовь и ненависть. Разница в оттенках и теперь кто-то старательно эти оттенки выправлял. Егор Николаевич решительно двинулся туда, где билось темно-зеленое пятно чужого сердца. Мерзавец оставался спокоен, хотя не мог не знать, к чему приведет его воздействие.
И хорошо устроился, в стороне от толпы, понимая, небось, что ни один дар не выдержит ее напора. Ага... правее... левее... люди расступались. Пусть и лишенные способностей менталиста, все одно они ощущали опасность, исходящую от невзрачного господина с тросточкой.
...Мишка чувствовал себя Богом.
Или почти.
Нет, ему и прежде случалось... работать. А что поделаешь? Мишка ведь взрослый, пятнадцать лет уже разменял, понимает, что задарма и кошки не котятся, чего уж о людях говорить. В смысле, люди и так не котятся, а вот благодетель Мишкин еще тогда сказал, мол, отплатишь.
И Мишка готов был.
Что ему оставалось? Папка сгинул, когда Мишке и десяти не исполнилось, остальные-то еще моложе, только и способные, что сопли по щекам размазывать да ести полною ложкой. Маменька не лучше. Села и рыдает, как тепериче без кормильца. Хозяйство-то, конечно, хозяйством, но папкины деньги разом профукала на тряпки да бусики.
Дура.
Нет, Мишка ее любил. И сестер тоже. И братца молодшенького, в котором тоже дар проснулся, правда, огненный, и с того Гришанька едва не спалил хату. Вот было бы... и маменька перепужалася, хотя у нее натура слабая, всего боится.
Зато и внушению поддается легко.
А что? Иначе б Мишку никто и слухать не стал, даром, что он старший мужик в доме. Маменька-то с хозяйством не больно-то возюкаться желала, вбила себе в голову, что в Арсиноре работу найдет и такую, с которой все семейство их прокормит.
Как есть дура, да...
Пришлось Мишке убеждать. Он-то всегда умел, с малых лет научился, даже папенькина мать, презлобная старушенция, которая со всеми лаялась, а то и клюкой поперек хребта перетянуть могла, Мишку жаловала, называла ласково и одного дня даже пряником угостила. Черствым.
Но в том ли дело?
Мишка-то о даре тогда знать не знал, ведать не ведал. Жил себе. Рос потиху, семействие воспитывая. Сестрам бездельничать не позволял, мамку работать приохотил, а того козла, который к ней заглядывать начал, не иначе, хозяйством их завладеть желая, скоренько отвадил, внушив, что не так уж хозяйство и хорошо, чтоб на свою шею выводок чужой вешать. Мамка, правда, потом печалилась, но ей тоже нашлось внушить...
Он же ж не со зла.
Он как лучше хотел. А что, землицы у них есть. Конь опять же. Коров ажно четыре, с них и молочко выходит, и творог, и маслице. Овцы, куры и гусаки, есть с чем на торги ездить, а уж торговать Мишка с даром своим горазд. Всегда сполна распродавался.
Там-то его и заприметили.
Дурак был, что сказать, малому научился и довольно с того. А вот чтоб чего больше, так где ж без наставника... ему-то скоренько объяснили, и про дар редкий, и про то, что, ежели кто еще про дар этот прознает, тут-то и сцапают, и вовсе не затем, чтоб медаль на шею повесить.
Оно ж как? Есть деньга? Плати и учися, становись магиком царским, тут-то тебе почет и уважение. А коль деньги нет, то дар закроют, чтоб на иных людей не воздействовал беззаконно. И кому какое дело, что рубликов, Мишкой накопленных, едва на первый курс хватит. А у него сестры, между прочим. Им через пару лет замуж идти, стало быть, приданое надобно и хорошее, тут телушкой не отделаешься, если хочешь в семью нормальную пристроить и чтоб после не пеняли нищетою.
А запечатывать?
Как можно такое? Это ж... это ж как из сердца кусок выдрать... и никого-то Мишка не неволил... так, самую малость...
Напужали его тогда изрядно, а после предложили помощь и деньги дали, целых сто рублей. Стипендию, стало быть. И пообещали, что научат даром по-настоящему пользоваться.
Деньги он припрятал.
Пригодятся.
Гришке показал, где лежат, тот, хоть и малолеток, а все серьезней баб, зазря в заимку не полезет. Да и верно, что самого Гришку учить придется... правда, покровитель Мишкин обещался и тут помочь, но после уже, когда Гришка подрастет.
Оно и верно.
Что до учебы, то Мишке она понравилась. Читать-то и считать он умел, благо, в приходской школе научился, а вот те книги, которые ему давали и упражнения, и практика... вот смеху было, когда он тому нищему внушил, будто он не человек, а свинья... или еще
