Что такое сто рублей?
Лизавета чашку отставила, опасаясь не совладать с собой. Сто рублей? Если б у нее были эти сто рублей... в месяц... хватило бы и на целителя тетушке, и на воды, и на...
- Я ему и шлю понемногу... когда сто, когда двести... Ганечка мне тоже содержание положил, а много ли мне на старости лет надобно? Только чтобы мальчик счастлив был.
И глаза Ангелины Платоновны опасно заблестели, а Лизавета поняла, что слез не выдержит, что эта женщина, пусть и добрая, но в доброте своей слепая, вызывает в ней куда больший гнев, нежели супруг ее, приложивший все силы, дабы замять позорную историю.
Его хотя бы понять можно.
И ее тоже, но до чего не хочется... и неужели не видит она, как изуродовала сахарного своего мальчика всеобъемлющею этой любовью? Рассказать?
Не поймет.
Не поверит.
Не...
- Говоря по правде, - доверительно произнесла Ангелина Платоновна, чашку отставляя. - Ганечка не хотел ко двору ехать, все норовил больным сказаться, но я уговорила. Когда еще такой шанс будет за мальчика попросить?
- Действительно.
- Вам дурно? Вы бледная такая... это все из-за диет. Бросьте, худоба вредит женскому здоровью, уж послушайте меня... а на границе опасно. Стреляют там. Я и подумала, если служить, то пусть тут служит.
- Где?
- В Арсиноре. Есть же тут штабы какие-нибудь?
- Какие-нибудь наверняка есть, - отпускало, медленно, тяжко, будто нехотя разжималась невидимая чья-то рука, позволяя сердцу биться с прежней силой.
- Вот! И значит, найдется местечко для талантливого юноши... - Ангелина Платоновна определенно воспряла духом. - Надо просто попросить.
- Кого?
- Кого-нибудь... я Ганечке так и сказала, но он еще злится на Левоньку... почему? Та история когда была... сколько еще мальчику мучиться?
Лизавета надеялась, что долго. И раздумывала, стоит ли лезть в эти семейные дела или же понадеяться на собственное Вольтеровского упрямство, которое не позволит вернуть блудного сына в Арсинор. А то ведь и вправду хватит у Ангелины Платоновны сил и наглости отыскать протекцию.
- И женить... я внуков хочу, - произнесла она доверительно. - Двух. И девочку всенепременно... чтобы волосики светленькие и глаза синие.
- А если не светленькие?
Ангелина Платоновна лишь захихикала как-то совсем уж по-девичьи, отмахнулась, мол, глупости какие. Как у ее идеальной воображаемой внучки могут быть волосики да не светленькими?
- Главное, - она вновь наполнила фарфоровую чашечку, - невесту подыскать подходящую. Вы же поможете?
- Чем?
- Расскажете мне, кто тут и как... не подумайте, мы не бедные, у нас состояние есть. И папенька мне оставил. И Ганечка наслужил... да и Левонька пополнит.
В этом Лизавета изрядно сомневалась, но сомнения благоразумно оставила при себе. Ангелина Платоновна же поерзала и продолжила:
- Я же не глупая, я все понимаю, что здесь связи нужны... у Ганечки медалей за службу много, а вот связей нет. А если у жены будут? Вот вы знакомы с Одовецкой?
- Знакома, - призналась Лизавета.
- И как она вам? Конечно, говорят, что она манерами слаба, в монастыре воспитывалась, но так даже лучше... я ее в поместье заберу. У нас воздух преотличный, самое то, что для детей надобно. Левонька пока рос, ни разу не заболел. Будет себе рожать тихо...
Лизавета с трудом сдеражалась, чтобы не фыркнуть.
- Или Таровицкие... но говорят, что слишком красивая девка. А красивые всегда себе на уме. Мне вертихвостка не нужна ни за какие деньги. Деньги у нас и свои...
- Есть, - сказала Лизавета.
- Я и про тебя думала... ты милая, обходительная, но старовата уже. У старых больные дети родятся. Да и связей у тебя нет, а еще любовники...
- Какие?
Ангелина Платоновна плечиками пожала, добавив:
- Говорят... я-то сплетен не слушаю, но... ты мальчику не поможешь... еще вот Вышняты дочь есть, но она ж нелюдь! Как можно вообще нелюдей к людям пускать?!
- Не знаю, - Лизавета поднялась. - Прошу простить, но мне и вправду переодеться надо, все же вскоре...
[1] Века с 16 покровителем мальчиков считался Георгий Победоносец, чей цвет красный, а для детей он «смягчался» до розового. А покровителем девочек Святая Екатерина, ее цвет синий, превратился в голубой. А для детей, следовательно, облегченные варианты - голубой и розовый.
Глава 25
Глава 25
...театр.
И экипажи, которые вытянулись цугом. Ревущая толпа, которая Лизавете видится одним голодным существом, готовым заглотить и экипажи, и лошадей, и весь город. Становится неуютно.
...и Димитрий где-то там, в толпе.
Или рядом.
И маги прикрывают, но все равно... толпа, что зверь, который скачет на цепи, того и гляди разорвет. Что будет тогда? Ангелина Платоновна сидит тихонько, только ручками веер сжимает. А вот Вольтеровский мрачен как никогда.
- Говорят, на Ордынке опять давка приключилась? - он смотрит на Лизавету внимательно, и она кивает, уточняя:
- Едва не приключилась... кто-то крикнул, что царских подарков на всех не хватит, - Лизавета поежилась, но вовсе не оттого, что в экипаже было прохладно. По светлым взглядом Вольтеровского она остро чувствовала собственное несовершенство.
И платье не помогало.
А платья доставили... да у Лизаветы в жизни подобных не было! И не сказать, чтоб столь уж роскошные, без шитья, кружев или вот каменьев. И крой глядится простеньким, прямым, разве что сами ткани богатые, что парча переливчатая, что тонкий темный дым.
...на сердце неспокойно.
Она ведь сестрам отписалась, и тетушке тоже, чтобы не смели из дому носу казать. И тетушка послушается, у нее в крови это, разве что после будет вздыхать долго и тяжко, глядеть с упреком, мол, единственного развлечения лишили. А сестры...
Димитрий обещал приглядеть, но... кто они ему? Не приставит же к каждой по охраннику, небось, самому люди нужны. И будь Лизаветина воля, она бы платье это в комнате оставила, а сама, переодевшись в обыкновенное, ушла б из дворца.
Там, на улицах, ее место.
Там...
- Не дури, - велела строго Одовецкая, на которой роскошный наряд гляделся этаким богатым подобием формы. И волосы-то она заплела в косу, а ее уложила короной, закрепив дюжиною булавок. И прическа эта сделала ее старше.
Строже.
- Сейчас вряд ли кого-то выпустят, - Авдотье достался наряд цвета морской волны, того оттенка, который редко кому подходит. А вот ей удачно.
И не бледная.
И не красная.
И легкий загар, в обществе высшем почти неприличный, он подчеркнул, удивительным образом облагородив. И Лизавета, глядя на приятельниц, вдруг поняла, за что Ламановой платят этакие-то деньги безумные. Не за шитье, не за кружева, не за хитрый крой,
