Понимает ли?
И не прокляла ли тот день, когда решила довериться, полагая, что после погибнет? Смерть, если подумать, это легко, закрыл глаза и ушел.
А вот заточение в камне...
Третий месяц пошел.
Осень на дворе и листья с кленов падают. Маменькины розы и те запечалились. Птицы вот улетают... и вообще тоскливо. Солнце почти не греет. Небо выцветшее. На душе серым-серо, а ведь даже дожди еще не начались.
Но ему погано, а ей, не способной шехолнуться? Запертой в собственном теле?
- Ненавидишь? - тихо спросил Лешек и, не дождавшись ответа, коснулся щеки. - Нам с тобою нелегко придется... я думал, что верну тебя... поселю где-нибудь... сделаю своей. Не женой, нет... сестру мятежника в жены - это как-то чересчур. Да и камень мешает...
От нее по-прежнему пахло молочным нефритом. И это некогда изрядно выводило Лешека из равновесия. А после ничего, привык.
- А потом понял, что не будет в этом смысла ни малейшего. Я не хочу примерять мономахову шапку, чтобы тебя вернуть. Но и простить... не за обман. За это я давно уже... все мы кому-то да врем, близким чаще, чем далеким. Однако те девочки, которые погибли... их кровь на тебе.
Лешек вытянулся, запрокинул голову, касаясь кромки гроба и продолжил.
- С другой стороны и на мне самом столько крови, что как выдюжить. Я не имею права тебя обвинять. Но и простить пока не способен. Подожди немного, ладно? Еще месяц... дожди начнутся. Осень, она такая... матушка говорит, что дожди смывают все. Даже чужую кровь. И тогда... я тебя верну, и мы попробуем снова.
Свечи задрожали.
И опали.
Правда, не погасли, нет, скорее уж напомнили, что Лешек задержался в престранном этом месте.
- А пока... - он положил на хрусталь ладони. - Я тебя усыплю, ладно? Когда спишь, время быстрей идет, по себе знаю. Поэтому... пусть тебе приснится что-то да хорошее...
...например, дождь на окне.
И треклятые розы, запах которых, наконец, отвяжется от Лешека.
Глава 38
Глава 38
...в доме на Выборгской улице горел свет.
В последние недели он горел здесь всегда, и ночью, что еще можно было бы объяснить излишнею пугливостью хозяйки, только-только в себя пришедшей, и днем.
Горели новомодные электрические лампы, которых горничные, говоря по правде, страшились, потому как вдруг да треснет колба какая, и тогда всенепременно свет, в ней заключенный, расплескается. Горели свечи, что сальные, поплоше, которые ставили и в покоях поредевшей прислуги, что хорошие, восковые. От огня в доме становилось жарко, но хозяйка его, будто не замечая этой жары, куталась в пуховые платки и окна открывать запрещала.
Что взять-то с сумасшедшей?
А что девица не в себе, знали все. И престарелый Архип Эдуардович, приобретенный хозяином с домом вместе, и его сынок, Эдуард Архипович, в голове которого было изрядно седины и, что важнее, понимания. Он-то и шикал на бестолковых девок, когда они, позабывши о работе, принимались сплетничать.
- Ишь, языкастые, - грозил он им. Девки смущались, строили глазки, намекая, что вовсе не против выслушать упреки так сказать в обстановке более приватной.
Оно-то, конечно, Эдуард Архипович сменял пятый десяток, но собою хорош.
С бачками стрижеными.
При бородке и часах серебряных, на цепочке, покойным хозяином подаренных. А что вдовец, так оно в жизни всякое случается. Главное, сына-то учиться отправил, стало быть, не будет недоросль мешаться в делах отцовских. Там же, как другие дети пойдут, то и вовсе старшенького потеснить можно будет.
Эти нехитрые мысли читались просто и вызывали у Эдуарда Архиповича немалое раздражение аккурат этою своею простотой, которая и вправду порой хуже воровства.
- Так ведь и вправду блаженная, - Марьяшка, взятая в дом по рекомендациям и за умение обходиться с тонкими газейскими вышивками, стрельнула глазками и потупилась, в скромницу играя. Выходило у нее не ахти, уж больно норовиста она была для прислуги. - Чего теперь с нами будет?
Другие девки, Марьяшке и завидовавшие, и вместе с тем признававшие, что она всем хороша - фигуриста, смуглява да еще и руками быстра - загомонили.
- Цыц, курицы, - Эдуард огладил усы, которые каждое утро расчесывал специальным гребешком, воском намазанным. - Ничего не будет. Как жили, так и жить станем...
- А...
- Духовую грамоту, небось, при вас читали, - он обвел девиц - всего-то трое, а галдят, что твой курятник - взглядом. - На содержание дома деньги положены? Положены. Дом в собственность перешел? Перешел.
...и не только дом.
Девице Бурмаковой достались и драгоценности, список которых прилагался к духовой и был, сколь Эдуард Архипович успел заприметить, велик. Несколько поместий. Выезд. И счета в банке, которых, мниться, хватит на безбедное существование.
- Так... так-то оно так, - Марьяшка, почувствовав тень сомнения, - а от них и сам Эдуард Архипович, чего уж греха таить не избавился - подобралась. Руки в боки уперла, ноженьку выставила, голову набок наклонила, чтоб смоляная коса на другую сторону упала. Ишь ты, совсем страх потеряли, прислуге волосы надлежит зачесывать гладко, да украшательства ненужного избегать. А эта... - Но с блаженной чего взять? Сегодня деньги есть, а завтречка фьють и пусто.
- Фьють, - согласился с Марьяшкой тихий голос.
И девицы замерли, уставились на хозяйку, которой на кухне делать было совершенно нечего.
Ишь ты.
Тоненькая.
Исхудавшая едва ль не до прозрачности. И без того диво, как на ногах-то держится... оно-то и понятно, сколько годочков она была вроде и человеком, а вроде и нет.
Ходила.
Сидела.
Улыбалась вот этою своею улыбочкой, от которой душа прям в пятки падает. Хозяин к ней с дюжину целителей приводил... и не только целителей.
Монахов еще.
Старушек, про которых говорили, что блаженные они. Да без толку. Целители разводили руками, монахи молились и благовония жгли, весь дом провоняли. Старушки бормотали что-то там, яйца катали по волосам и жгли шерсть черных кошек.
Не помогало.
Да и как поможет, когда тело - это тело, а души в нем нетушки... но, выходит, вернулась. И глядит вот строго, хмуро.
- Почему в доме беспорядок? - поинтересовалась она, обращаясь к Эдуарду Архиповичу, который под взглядом серых глаз смутился разом. - Пыль не вытерта. Каминные решетки гарью заросли. И я уже не говорю про паркет. Еще немного и ноги к нему прилипать станут
Эдуард Архипович с немалым удовлетворением вздохнул.
Сомнения?
Были, как тому не быть. Когда человек не один год не в себе, то где ж поверить в чудо-то? Очнулась? Заговорила? Оно-то хорошо, конечно,
