О чем? О силе?
Сила летела. Души, смятые, изуродованные, клубились, готовые явить свой гнев. Они не помнили себя, зато прекрасно помнили боль, причиненную некогда.
Они жаждали мести… И щит остановил их. На мгновенье. На два мгновенья, позволяя мне думать. Но он лопнул, и крылья серебряной птицы вспыхнули светом, которым делился Диттер. Его самого я не видела, только эти крылья, когти, вошедшие в глазницы, и раззявленный в немом крике рот.
Вильгельм стоял. Он был свечой, которая горела, обжигая души, но надолго ли хватит света?
Думать. Просить… право… сила… Могущества?
Моя сестра, повелевавшая этой силой, хохотала. Она подняла руки, измазанные кровью, и после… свет вспыхнул и погас. А визжащие души сомкнулись над живыми, которым вздумалось заглянуть в проклятую эту обитель.
Не думать.
Они выстоят. Если получится…
— Поклонись!
Сила давила, грозя и вовсе раздавить меня. Подламывались колени, но…
Думай!
Мести? За мать… это ведь так просто… за себя…
Чужая воля давила камнем. Я выдержу. Я… это нечестно, я не хочу стать мертвой слугой великой безумицы… ни за что.
Справедливости…
И преодолевая вязкие тенета чужой воли, я повернулась спиной к вихрю, остановить который была не в силах. Он поглотил Вильгельма и протяжный крик его. Он с головой накрыл Диттера, и сытое урчание вызывало во мне тошноту. Но я повернулась спиной и заглянула в золотые глаза Кхари.
Я шагнула.
И поклонилась:
— Справедливость, — я произнесла это, когда голодные души вцепились в мои ноги, и причиняемая ими боль стала явной. — Я прошу справедливости…
И мир вздрогнул.
ГЛАВА 56
Славься Кхари, идущая по цветам сорванных сердец, ибо нет того, кто не пел бы гимна во славу твою.
Славься, спасительница, утешительница, способная унять страдания тела взглядом одним.
Славься Великая, в чьих ладонях души находят покой.
Славься…
Мама, а почему здесь так грязно? — я провожу пальцем по статуе. — Надо сказать, чтобы убрали.
— Надо, — мама вздыхает и выкладывает цветы на алтарь. — Но здесь, дорогая, слуг нет. Это место не для них… и не для нас. Не совсем для нас, но ты имеешь право. Имеет ведь?
Она спрашивает у богини. У статуи.
Статуи не разговаривают, я точно это знаю, а потому хихикаю. Впрочем, смех обрывается, когда я ощущаю на себе взгляд. В нем — легкий упрек…
— Моя дочь… нуждается в защите, — мама достает тряпки и вручает одну мне. — Мне жаль, что мы… что я давно не появлялась… раньше все это казалось мне немного… странным. Древние обычаи и все такое… в современном мире к ним относятся скептически.
Я коснулась пальцем золотого черепа.
— А он не настоящий?
— Здесь — нет, но есть настоящие. Показать?
Я киваю.
— Да и она… не была бы рада. Она большая собственница.
— Кто?
— Твоя бабушка, дорогая… постарайся вытирать пыль аккуратно. Это великая богиня… многие ее боятся.
Почему?
Я смотрела снизу вверх, вглядывалась в золотое лицо, пытаясь понять, что в нем страшного? Но не понимала. Красивая. И на маму чем-то похожа. Только забытая. Тоже целыми днями сидит здесь одна. Меня вот оставляют в детской, поручают какую-нибудь глупую работу и попробуй только не выполнить, так накажут. Но когда никого нет, еще хуже, потому что скучно.
Я сама не заметила, как заговорила с ней.
И в тот раз мы с мамой убрали все-все. А еще я оставила клочок бумаги с алым отпечатком руки. Краска была здесь, ею мазали алтарь, а я вот руку и приложила ее… и стало вдруг горячо, а еще немного щекотно. И отпечаток получился красивым. Я потом и второй сделала. Для мамы.
Вечером мама поругалась с бабушкой. Я не собиралась подслушивать, но все-таки…
— Ты понимаешь, что нарушила порядок. Ее должна была представить хранительница дома, и это недопустимо… — бабушка даже слегка повысила голос, что было совсем уж удивительно. — Я запрещаю тебе появляться там.
— Боюсь, — ответила мама, — это не в ваших силах…
На следующий день я сбежала в храм. Я бывала в нем часто. Раньше.
И гувернантки сердились, но гнев их казался такой мелочью по сравнению с тишиной и покоем, которые я находила здесь. А еще были разговоры. Говорила я, а она слушала… всегда слушала. И была такой внимательной…
— Прости, — я сказала это от души. — Я оставила тебя.
Предала. И оправданий здесь нет. И мне действительно жаль…
Поворот.
Женщина. Красивая. Только лицо бледно и сама она… уставшая? Изможденная? Ее разрывали сомнения и… мама.
Я протянула руку, желая прикоснуться, но…
Это просто видение.
— Прости. Я не знаю, что дать тебе… я знаю, что она служит и… и наверное, это глупость неимоверная, но я не представляю, к кому еще обратиться.
Мать мнет платок. А потом берет с алтаря клинок, которым проводит по запястью. И кровь льется на алтарь, чтобы уйти в камень.
— Защити ее. Я знаю, что меня вряд ли получится спасти, что… но ее защити. Пожалуйста.
Еще поворот.
И снова Летиция, которая раскладывает на камне куски человеческой плоти.
— Посмотри, что я принесла тебе, — она улыбается улыбкой безумца. — Ты знаешь, они надо мной смеялись. Все. Думали, что я ничтожество… как моя мать… когда-нибудь я принесу тебе ее сердце. Тебе понравится?
Ухо. И палец. И кажется, прядка волос.
— Они меня презирают… сначала им любопытно, да… как же, родственница Гретхен… такая миленькая… — она явно кого-то передразнивала. — Какая жалость, что такая глупенькая… ничего, я знаю… я читала мамины записки. Все вокруг лгут, понимаешь?
Она облизала губы.
— Все… она говорит мне про свет и молитвы, а сама… ты ведь знаешь, что она влюблена в Морти? Глупая женщина… он ее использовал, как когда то использовал мой отец, а она не
