Я отвлекся на стайку девушек в ярких платьях – еще один цветник посреди города – и пропустил, как ко мне подсел Эйзенхарт.
– Неплохо выглядите, – одобрил он. – Уже не напоминаете мертвеца, как при первой нашей встрече. Должно быть, ваша вдовушка неплохо на вас влияет.
– Кто? – не понял сперва я. Появление Виктора заставило меня оторвать взгляд от окна. – Мы расстались.
– Случайно не потому ли она открывает новую выставку в галерее Корригана? Говорят, ничто так не вдохновляет, как разбитое сердце. Два ванильных ростбифа, – заказал Виктор подоспевшему официанту, прежде чем я успел возразить.
– Сомневаюсь, что сумею оценить сочетание, – мрачно заметил я.
Эйзенхарт только хмыкнул.
– Дайте-ка угадаю: вы опять собирались взять пирог с почками? Так вы никогда не поймете прелесть местной кухни.
– Возможно, я не хочу ее понимать, – возразил я, на что Эйзенхарт перегнулся через стол и сочувственно похлопал меня по плечу.
– Трудный день на работе? Расслабьтесь, ростбиф будет с чесноком.
Это не слишком успокаивало.
– Тогда почему он называется ванильным?
– Потому что чеснок – ваниль для бедняка, – туманно пояснил кузен. – Но, если это не дело рук леди Нэтли, даже не знаю, чем еще объяснить ваш цветущий вид. Может быть, спорт? Я слышал, вы записались в клуб по савату.
– Слышали? Или опять установили за мной слежку?
В его глазах мелькнула озорная искра.
– Слышал. Коллеги жаловались. Говорят, жестоко бьете.
– Если хотите, можете прийти и убедиться лично, что все происходит в рамках правил, – сухо заметил я.
– Что вы! – Эйзенхарт комически взмахнул руками. Я отметил, как он поморщился от боли при этом. – В мыслях не было. Но все-таки воздержусь. Драк мне на работе хватает.
Воспользовавшись моим молчанием, он завел речь о городских новостях. А я подмечал остальные симптомы. Бледные истрескавшиеся губы. Испарина. Едва заметно дрожавшие руки. Речь, утратившая обычную живость.
Не так давно благодаря Эйзенхарту я понял, каково это, когда о тебе волнуются.
Теперь он решил показать мне, каково это – самому бояться за чужую жизнь.
К сожалению, на своем примере.
Родившись без души и покровительства духов, Эйзенхарт, сам того не осознавая, был огромной занозой для мироздания. Одно его существование нарушало правильный ход событий. Для Вирд он был лишним – и опасным – человеком.
Поэтому Вирд избавлялась от подобных ему.
– Полагаю, спрашивать, стало ли вам лучше, бесполезно? – перебил я его.
Едва ли это можно было назвать невежливостью. Мы оба знали, по какой причине сюда пришли – не ради разговоров о кулинарии и грядущей майской ярмарке. Эйзенхарт лишь пожал плечами. Ответ был очевиден: в его ситуации улучшение стало бы чудом.
Я вынул руку из кармана пиджака и положил таблетки на стол. Флакон из оранжевого стекла прокатился по лакированной поверхности, пока Эйзенхарт не поймал его.
– Не больше четырех в день. Если не поможет, придете ко мне.
Глава 2
Доктор
– Войдите.
Не отрываясь от проверки работ, я махнул посетителю, чтобы он сел в кресло напротив. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, прерываемая только скрипом перьевой ручки. Потом поверх страницы лег знакомый мне пузырек.
– Не действуют, – виновато пояснил Эйзенхарт, когда я поднял на него глаза.
– Понятно.
Отложив чтение, я достал из нижнего ящика стола футляр с инструментами и шкатулку, которую уже несколько недель держал наготове, с тех пор как Эйзенхарт пришел ко мне за помощью.
– Что это? – напрягся Виктор при виде ампул с прозрачной жидкостью.
– Морфий.
– Как полицейский, я должен узнать, откуда он у вас.
– Как полицейский, вы должны пойти к настоящему врачу, а не ко мне, – заметил я. – Убрать?
Вопрос вышел несколько издевательским: я представлял, каково сейчас Эйзенхарту. Много времени на размышления ему не потребовалось.
– Не надо.
Моральные терзания по поводу нарушения закона никогда не были его сильной стороной. Тем более сейчас. В качестве компенсации за бестактность я достал из портмоне аптечный рецепт.
– Как видите, все законно.
– Отделение военной психиатрии? – прочел он надпись на штампе.
– Травмы способны вызвать дестабилизацию дара.
Мне вспомнилась ядовитая земля, окружавшая руины поместья. Голая, словно выжженная почва на месте вересковых пустошей. Черные остовы дубов.
А еще – пустая палата, в которой я очнулся после взрыва.
– И морфий помогает?
– Многие наркотические вещества подавляют дар.
Морфий. Опиум. Кокаин. Даже алкоголь после определенного количества. Оно и к лучшему: нет человека опаснее, чем тот, что не контролирует себя.
– Никогда бы не подумал. Вы не похожи на морфиниста, – пояснил кузен последнюю фразу.
– Я не принимаю. Нет необходимости.
Виктор покосился на меня.
– Ваше министерство считает иначе, раз постоянно обновляет рецепт. Почему такая дозировка? Даже моих скудных познаний в медицине хватает, чтобы понять, что она слишком высока.
– Вы никогда не перестаете задавать вопросы? – заинтересовался я. – Это профессиональное или личная черта?
Впервые за этот месяц я увидел на его лице слабую улыбку. Поднявшись из-за стола, я подошел к книжному шкафу и достал старый справочник. Раскрыл на главе о змеях и положил перед Виктором.
– Это еще зачем?
– Здесь описываются характерные физиологические различия, свойственные людям с определенным даром. Надеюсь, это отвлечет вас от следующих вопросов. Давайте руку. Другую, этой займемся позже, – я закатал рукав его рубашки и достал жгут. – Умеете делать внутривенные уколы?
– Как-то не приходилось.
– Значит, будете звать меня. Номера телефонов у вас есть. Звоните, когда потребуется…
Эйзенхарт кивнул, не отрываясь от книги.
– Вы меня слышите?
– Тут написано: частичная либо полная невосприимчивость к наркотическим веществам, включая кофеин, этанол, никотин, ареку и кат, а также к ядам растительного и змеиного происхождения. Получается, вас и отравить нельзя?
Как отравить человека, который и сам – отрава?
– Можете попробовать, – предложил я.
– Спасибо, откажусь. Матушка не простит, – Эйзенхарт поморщился, когда игла прошла сквозь кожу. – Чего еще я о вас не знаю, док? Я успел заметить, что вы не самый разговорчивый человек. Но, когда дело касается вас, становитесь и вовсе потрясающим молчуном.
– То же можно сказать о вас, – парировал я, вспоминая, как кузен резко менял тему каждый раз, когда речь заходила о его жизни. – Полагаю, никто не любит обсуждать свои проблемы.
Которых каждому из нас хватало. Виктор не любил упоминать об этом, но, родившись без покровительства духа, во многих отношениях он был слабее младенца. А я не хотел признавать, что, сколько бы я ни пытался изменить свою сущность, это было невозможно.
Я не доктор. Я палач. Письмо из министерства отлично помогло это вспомнить.
– Вторую руку, – велел я.
Виктор расстегнул манжету, и я помог ему закатать рукав.
Укус был чистым, даже аккуратным. Никаких рваных краев, только две пунктирные линии там, где запястье детектива прихватил волк. Гораздо опаснее была чернота, расходившаяся по руке. Она была не естественного происхождения – ее истоки следовало искать на той стороне.
И запах. Запах был хуже всего. Я хорошо знал его по войне: так пах мир, находившийся по ту сторону вечного моста. Так пахла смерть.
Только Виктор мог отправиться в пивную пропустить кружку-другую и заработать себе
