Я поворачиваю за угол, и вижу, что в дверях нас встречает Хелена. – Удачи, – шепчет она, похлопывая меня чуть ниже спины, и мы с Джонни ныряем в логово льва.
Она следует за нами, когда мы заходим в длинный, тускло освещенный зал. Головы поворачиваются в нашу сторону.
Становится тихо.
Все взгляды прикованы ко мне.
Теперь я понимаю, почему. Маленький допотопный проектор, установленный на центральном столе, отбрасывает свет на самую большую стену. Луч слегка дрожит, прерываемый струйкой водяной пыли, сочащейся из трубы в потолке. Проекция на эту дымку работает как самодельная голограмма, демонстрируя фотографию, вставленную в аппарат. Фотографию поцелуя. Нашего поцелуя.
Реакция фриверов неоднозначная. Кто-то плюет мне под ноги. Многие смеются и поздравляют меня, шутливо подталкивая в бок. Я вижу, как женщины подтягиваются ближе к Хелене. Она шагает позади меня, а за ней тянется шлейф голосов. Я оборачиваюсь к ней за поддержкой: она отмахивается от шепотков, как от назойливых мух, и кивком дает мне знак идти вперед.
– Успокойтесь, пожалуйста. – Фрост призывает толпу к порядку. – Очевидно, что вы уже посмотрели последние новости из Купола о нашем почетном госте и новобранце, мистере Брэме Уэллсе.
Ползала аплодирует. Я не знаю, как себя вести. Все это странно. Неловко. Я смотрю в пол, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Я чувствую, что хрупкое доверие, которое мне удалось построить, висит на волоске.
Пока я старательно отвожу взгляд, а Фрост обращается к толпе, мне на глаза попадается россыпь фотографий на длинном столе передо мной.
– Утечка из ЭПО, – шепчет Хелена сзади, замечая мой интерес.
– Что вы ищете в этих фотках? – бормочу я в ответ. Наши голоса тонут в несмолкаемом гомоне фриверов.
– Эрни Уоррена, – отвечает она. Отца Евы.
Я удивленно вскидываю брови, глядя на ворох снимков, в котором, как в стоге сена, пытаюсь отыскать, возможно, несуществующую иголку. Я пробегаю глазами фотографии, на которых чего только не запечатлено: от полуразрушенных облакоскребов до семейных портретов сотрудников ЭПО на фоне их домов. Как фриверам удалось заполучить эти снимки?
Вдруг что-то привлекает мое внимание.
Небольшое пятнышко цвета в углу фотографии, торчащей из кучи. Я узнаю сочную зелень редких листьев вдоль края изображения.
Пока все увлеченно слушают речь Фроста, я небрежно наклоняюсь вперед и украдкой вытаскиваю фотографию, чтобы разглядеть ее целиком. Сердце колотится, когда я вижу перед собой картинку, которую еще мальчишкой поместил как заставку на домашний голографический экран: большое, красивое дерево.
Внезапно в голове молнией проносится невероятная мысль. С чего вдруг мой отец выбрал именно этот снимок для своего офиса много лет назад?
Наверняка неспроста.
Я провожу рукой по фотографии, как будто поглаживая листья, и вдруг в самом низу вижу то, что смотрело мне в лицо всю мою жизнь.
Так это же не фотография дерева. Это фотография здания позади него. Мой юный ум был ослеплен красотой природы и попросту не заметил маленького кирпичного здания на заднем плане. Все это время оно стояло там, в самом конце гравийной подъездной дороги, прячась от солнца под тенью раскидистого дерева.
Мой отец – человек далеко не сентиментальный. У него нет семейных портретов или фотографий из его прошлого. Все служит цели; все имеет практическое значение. Отец мог хранить этот снимок исключительно как документальное свидетельство и, если участвовал в каком-то заговоре, если имел отношение к исчезновению Эрни…
Голова идет кругом.
До меня вдруг доходит, что я знаю больше, чем кто-либо из здесь присутствующих. Я знаю, где искать отца Евы.
– Итак, мистер Уэллс, – обращается ко мне Фрост.
– Просто Брэм.
– Очень хорошо, Брэм.
– И я здесь не для того, чтобы влиться в ваши ряды, – объявляю я всем, глядя в глаза Фросту. Сердце отчаянно бьется. Я еще толком ничего не продумал, но что-то мне подсказывает, что я на правильном пути.
– О, это как же понимать? – Фрост впивается грязными пальцами в подлокотник кресла.
– Я здесь, чтобы вести вас за собой.
45
Ева
– Ева, – будит меня голос, и чья-то рука нежно трогает меня за плечо.
– Мм. – Я с трудом шевелюсь, чувствуя слабость. Голова будто каменная, когда я пробую ее приподнять. Мать Кади обеспокоенно смотрит на меня.
– Нам пора к доктору. На ретракцию, – добавляет она с грустной улыбкой.
Выражение ее лица вселяет надежду.
Сострадание к моей участи, которой я обязана исключительно своему появлению на свет.
Этой ночью я почти не спала. Возбуждение, охватившее меня вечером, просто не давало уснуть. Темнота сгущалась целую вечность, пока я наблюдала за ней с дивана. Должно быть, в какой-то момент меня сморил сон, и теперь тело ломит, потому что до кровати я так и не добралась.
– Вставай. Будем собираться, – тихо говорит мать Кади.
– Ты останешься со мной? – спрашиваю я. – Не то чтобы ретракция – что-то новое для меня. Просто на этот раз все по-другому. Я распрощаюсь со своими яйцеклетками, зная, что они могут вернуться ко мне.
– И это хорошо, – подбадривает она меня.
– Наверное. – Я решила об этом не говорить, но при мысли о том, что в меня будут запихивать мои оплодотворенные яйцеклетки, мне становится не по себе.
– Я могу остаться. – Мать Кади протягивает руку, помогая мне встать с дивана, и следует за мной в ванную. Пока я раздеваюсь, она включает душ, проверяя температуру воды, потом собирает грязную одежду и складывает ее в корзину для белья. Вчера я забыла про вечерний туалет. Когда мы вышли из безопасной комнаты, я собиралась пойти в душ, но случайно найденное письмо от мамы спутало все планы.
Я захожу в кабинку, закрывая глаза, когда горячая вода молотит по телу, мигом пробуждая меня. Мать Кади, сидя на скамейке, наносит шампунь на мои волосы, втирая его в кожу. Потом споласкивает волосы и разглаживает их бальзамом.
Обычно после этого она уходит, оставляя меня одну, но сейчас я чувствую, что она рядом, как будто ждет чего-то.
Я открываю глаза, когда она тянется к моей щеке.
– Ты сильнее, чем думаешь, Ева, – шепчет она. – И такой же была твоя мама. Доверяй своим инстинктам. Следуй за ними.
Прищуриваясь, я смотрю на нее сквозь струи воды, стекающие по лицу.
Она многозначительно поглядывает на один из микрофонов под потолком. Нас не слышно за шумом воды и не видно сквозь запотевшее стекло душевой кабины. Но осторожность все равно не помешает. Прежде чем я успеваю сказать или спросить о чем-то, она уходит за полотенцем. Момент упущен.
Я вглядываюсь в ее лицо, когда выхожу из душа, но оно непроницаемо. Как будто ее слова прозвучали лишь в моем воображении.
46
Брэм
Как только смех стихает, фриверы смотрят на меня – кто с недоумением, а кто и со злостью, – но выражение лица Фроста остается
