Он прибавил еще несколько любезных слов по моему адресу, которых позвольте вам не повторять, тем более что они не имеют значения для дальнейшего хода этих «proceedings». Но так как я был, по-видимому, небезызвестен бесплотному <священнику>, то позволил себе спросить его, чем объясняется отсутствие — мне хотелось сказать «бегство» — лорда Байрона.
— Он простужен! — заявил бесплотный Льюис Барнард.
В этом коротком ответе прозвучало некоторое смущение.
Вы понимаете, что и нам он показался неправдоподобным. Господин пастор Мак-Брэд заметил, что ему еще не приходилось слышать о простуженных духах.
— Отчего же? — ответил его собрат растерянным тоном. — По ту сторону все выглядит совершенно так же, как здесь: в последнее время у нас свирепствует инфлюэнца!.. Но человеку, бывшему на земле священнослужителем, не подобает лгать даже в мелочах и в защиту репутации, увы! — изрядно подмоченной. Лучше уж я вам скажу напрямик: этот бедный Байрон завертелся. Опять!
— Завертелся?
— Да…
Тяжкий вздох вырвался из груди медиума, миссис Маргарет Эллен. Голос духа продолжал доноситься из ее уст:
— Он завертелся!.. Да еще с французской танцовщицей, несмотря на ее немецкую фамилию, — с Фанни Эльслер: с дамой последнего разбора![7] Из-за нее произошли даже неприятности у него с неким господином де Монроном, который, если верить ему, был доверенным лицом господина де Талейрана, умер на островах Зеленого Мыса и, по-видимому, безумно влюблен в эту опасную особу… Милорд собирается драться с ним на дуэли… Все это очень грустно.
— Но, позвольте, — живо перебил я его, — то, что вы нам рассказываете, нелепо. Бесплотные духи не могут, конечно, ни драться на дуэли, ни влюбляться. Это смешное предположение!
— Отчего же? — возразил мистер Льюис Барнард все тем же своим спокойным тоном. — Говорю же я вам, что у нас все имеет совершенно такой же вид, как у вас… И вам бы это следовало знать, потому что вас постоянно посещают духи, и вы от них слышите, что они ездят за город, слушают концерты, что их даже слишком усиленно пичкают классической музыкой, и что летом они отправятся на морские купания: вам достаточно прочесть книгу сэра Оливера Лоджа «Раймонд, или Жизнь и смерть»[8], чтобы в этом убедиться… Но все-таки этот несчастный Байрон совсем сдурел! Есть, по-видимому, какой-то врожденный порок в том, что у него еще осталось от тела…
— Господин пастор Льюис Барнард, мы понимаем вас все меньше и меньше!
— А между тем, это очень просто: наша чувствительность весьма ослаблена. Вдобавок, по мере того, как длится наше надземное существование, она все больше идет на убыль. Таким образом, это уже не слишком забавно… Вот мне, например, умершему в 1847 году, очень уже легко противиться искушениям. По-моему, это далеко не то, что я испытывал на земле, это незначительно, совсем незначительно… Что же до Байрона, умершего в 1824 году, то что у него могло сохраниться, скажите, пожалуйста? Тем более постыдно его смехотворное распутство.
— Однако, — заметил мистер Мак-Брэд, — он говорил нам, что раскаивается в своем поведении, что он совершенно исправился и берет пример с мистера Джона Рёскина…
— Милорд валял дурака, — ответил пастор.
Марджори Боуэн
КЛЮЧ
В одной из комнат старого замка сидели за стаканами вина двое мужчин.
Огни свечей четко отражались на лакированной поверхности темного дубового стола, и было что-то сумрачное в этом блеске, игравшем на черном.
Старший из двух мужчин, цветущий человек с грубым лицом, выражавшим высокомерие и тупость, беспрестанно подливал в свой стакан вино, бросая при этом на другого многозначительные взгляды.
Второй имел вид безразличный и на неумные шутки хозяина отвечал с небрежностью. Это был мужчина средних лет, не столько красивый, сколько элегантный, со слегка циничным выражением лица и очаровательными манерами, — маркиз де Виц, один из придворных регента и один из знатнейших людей Франции.
Он жил уже целый месяц в замке графа де Нанжи, мелкого провинциального дворянина. Из-за госпожи де Нанжи и из-за глупого пари с версальскими друзьями он терпеливо переносил плохую охоту, скверное помещение, грубую пищу и невозможное общество.
Он встретил графиню в Версале, где она лишь несколько дней блистала своей свежестью и нежностью, пока ее ревнивый господин не увез ее обратно в глухую далекую усадьбу.
После их отъезда один из друзей маркиза, смеясь над его увлечением, сказал:
— Если вам, де Виц, удастся сказать ей наедине пять слов, считайте, что я должен вам сто луидоров.
— Я добуду портрет ее мужа, который висит у нее в спальне, — ответил на это маркиз.
Но прекрасная белокурая Мари де Нанжи оказалась недоступнее, чем он думал, и скучающий маркиз уже почти готов был отказаться от мысли добиться ее благосклонности, и только, чтобы избегнуть насмешек, искал случая добыть подкупом или хитростью портрет из спальни графини.
С оплывающих свеч натекли на стол лужицы воска. Маркиз, зевая, снял щипцами нагар и недружелюбно взглянул на хозяина.
Внезапно последний поднял голову и в упор сказал:
— Маркиз, моя жена изменяет мне с вами?
Де Виц спокойно выдержал удар.
— Что за нелепости, граф?
— Я нелеп в своей роли мужа? — крикнул де Нанжи.
Де Виц только улыбнулся.
— А она хороша собой? Не правда ли? — с вызывающей насмешкой продолжал де Нанжи. — И вы все еще терпеливо ждете случая сказать ей это? Да, маркиз?
Его взгляд неожиданно омрачился.
— Я был счастлив, пока вас не было здесь…
— Неужели? — осведомился маркиз, спокойный, но бледный.
— Теперь я никогда больше не буду счастлив, — сказал граф.
Его лицо приняло трагическое выражение. Он уронил стакан, и вино со стола потекло ему на платье.
Маркиз засмеялся. Смеялся и де Нанжи, не спуская с гостя глаз. Де Вицу было трудно выдерживать свою позу ленивого безразличия. Ему был противен и стол, залитый вином, и этот человек, глазеющий на него.
Де Нанжи сорвал с цепочки висевший поверх его куртки серебряный ключ.
— Ключ от покоев графини, — сказал он. — Интересует это вас? Он продается.
Самообладание покинуло маркиза.
— Господи! — вскричал он. — Вы или пьяны, или сошли с ума!
— Продается! — и де Нанжи бросил ключ ему в лицо.
— Ну! — свирепо крикнул де Виц. — Довольно! Вы фигляр, болван, сумасшедший!
— Он продается! — повторил де Нанжи.
Маркиз овладел собой.
— Ваша цена? — спросил он.
— Вы сколько дадите?
— Тысячу луидоров.
— Это не оперная танцовщица.
— Так за сколько же вы продаете вашу жену, милостивый государь?
— Милостивый государь, я продаю ключ от ее покоев.
— Сколько стоит ключ от покоев госпожи де Нанжи?
— Пять тысяч луидоров. Идет?
— Хорошо, пять тысяч. Я согласен.
— Десять тысяч, — сказал де Нанжи.
— Хорошо, я дам десять тысяч.
Де Нанжи принес с другого стола перо и чернила.
— Расписаться? — и де Виц написал расписку.
— Теперь идите к ней, — сказал де Нанжи, передавая ему ключ и смеясь чему-то.
Маркиз был рад избавиться от общества хозяина. Он торопливо вышел в коридор, взял горевшую там свечу и стал подниматься
