Шаурийцы считают солнце белой горошиной, что, поспевая, падает с перечной лианы. Вокруг нее нет мякоти, она сразу же готова, и не нужно сушить ее или вымачивать в известковой воде, в отличие от земной. Как известно – и это подтвердит вам любой хороший повар, – у белого перца мягкий тонкий вкус, и он не такой жгучий, в отличие от родного брата. Потому от горошинки расходится приятное, животворное тепло, под которым греются люди и животные, а также растут все растения мира.
Но если сорвать плоды раньше срока, они сморщиваются и чернеют – получается черный перец. Он до того острый, что люди сгорают под ним. Со временем Лавахху замечает горошину и убирает ее, а с лианы падает новое солнце. Так островитяне представляют затменный цикл.
(Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама) * * *Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 6-й трид 1020 г. от р. ч. с.
Ночью Падур обнажал перед Чинушем гнилую плоть. Под солнцем этот город был другим: слишком пестрым, слишком жарким и слишком светлым. Настолько светлым, что скрывались все червоточины. Грязные подвалы с грязными хозяевами, ведущими грязные дела. Дома ядоваров, что действовали втайне от Седьмого до тех пор, пока Тавар не нашел с их помощью нужный яд, отряды воров и убийц, нищета, полудохлые мальчишки, больше похожие на зверьков. Такие же, как Чинуш когда-то. Они дрались за помойки и фруктовые деревья. Образовывали шайки и нападали друг на друга. И часто среди свалок можно было встретить чье-то истерзанное тело. После чернодня на его месте оставался только пепел.
Соаху – золотой мир, каким его считали иноземцы, – давно уже не был таковым. Он постепенно разлагался, и мало что сдерживало упадок.
Ступивший на улицы Падура днем увидел бы величественный дворец вдалеке, опоясанный стеной из желтого камня, прекрасные шатры, слепящие пестротой палатки, его окружили бы дурманящие запахи лавок с пряностями, духами и эфирными маслами. Он увидел бы красивых женщин с бронзовой кожей и темными глазами. Курчавых мужчин в дутых рубашках с широкими воротами, жилетках и шароварах. Услышал бы хохот детей, запускающих бумажных змеев, сладкие голоса зазывал и звон фонтанов.
Но этот Падур был коркой гнилого арбуза. Словно люк, закрывающий канализацию, на который поставили цветочный горшок. Никто не почувствует запаха и не увидит мерзости, скрытой за ним, пока не поднимет крышку.
Чинуш не просто поднял крышку. Он поднялся оттуда, из самой глубины, и всегда смотрел на мир глазами затравленного дикаря, который дрался и разбивал головы таких же детей о камни, чтобы те не зарились на его кусок лепешки, яблоню или персиковое дерево.
Чинуш обитал среди отбросов. Все это были страшные от худобы, брошенные сопляки, жившие по звериным законам. На них почти не обращали внимания. Они были как свора собак, и собаками их и считали.
Сейчас мыш ехал по темным закоулкам и чувствовал всем телом голодные взгляды. Они цеплялись к нему словно репьи. К его дорогой одежде, оружию, видному из-за полы плаща, начищенным до блеска сапогам и холеному коню. Нищие смотрели жадно. Они пожирали его глазами. Чинуш знал это, но никогда не бросал им подачек. Так делал Такалам, и Тавар презирал его за это изо всех сил.
– Этот старик, – говорил мастер ножей, – плодит гниль, вместо того чтобы дать ей самой уничтожить себя. Бедность приводит к болезням, убийствам и грабежам. Властию приходится тратить деньги на то, чтобы мы чаще прочесывали улицы. И раз уж в законе сказано не убивать детей до шестнадцати даже за воровство и отправлять в тюрьмы только с такого возраста, то почему бы не дать им перебить друг друга? Надо бы сравнять их с порчеными и ссылать на рудники сразу после рождения, но тогда начнутся бунты и прочая чепуха. Обычный люд не может сидеть на цепи тихо. Естественный отбор – лучшее, что придумала природа. Этот старик нарушает его. Плодит гниль и солит своему же властию. Сильные убивают слабых. В итоге остаются самые сильные. Вот их можно хоть на рудники, хоть куда. От них будет больше толка и меньше вреда.
Чинушу было девять лет, когда в очередной потасовке он умудрился убить четверых и ранить еще троих. Он был самым злобным из всех существ на улицах Падура. Злобным и жадным до жизни. Его никогда не жалели, поэтому Чинуш тоже не умел жалеть. Он научился метко бить в виски и вспарывать горла обломками стекол. Научился грызть до крови и пугать слабых.
Чинуш не испытывал сомнений. Он не думал о других. Ни когда бился с ними, ни после, когда поедал выигрыш рядом с их остывающими телами. Он был силен и беспощаден, и именно после той свалки, откуда Чинуш вышел победителем, измазанным в своей и чужой крови, Тавар забрал его с собой и сказал, что теперь мальчик будет есть вдоволь. У него, тогда еще Ипа, появится новое имя. А потом Тавар обучит его мастерству боя и сделает наемником для Седьмого.
– Вы не найдете детей более благодарных и способных, нежели те, что выросли на улицах, – объяснял он властию. – И вы не найдете людей, способных так ценить хорошую жизнь и свое положение, как они.
С тех пор Ип стал Чинушем и ловил каждое слово Тавара, как слово божества. Он не знал сытости, но Тавар дал ему сытость. Он не знал безопасности и слова «дом», а Тавар дал ему крышу над головой.
До того дня как этот высокий человек в черных одеждах появился в ночи и увлек Чинуша за собой, мальчик ненавидел всех людей в мире. Они были его врагами. Все до одного. Взрослые гнали из лавок, грозя убить за воровство, и порой избивали до кровавой рвоты. Дети норовили отобрать то, что принадлежало ему.
Чинуш не вступал в группы, как другие ребята, и все найденное или отвоеванное делил только с собой. Он был потрясающе жестоким, но и восхитительно целеустремленным ребенком. И он вырос бы поистине страшным человеком, не попадись ему однажды мастер ножей. С тех пор как Тавар забрал Чинуша, сделав для него то, чего не делал никто, он стал его богом. Поважнее властия и черного солнца. И для Чинуша отныне не было большей радости и большего смысла, кроме как служить Тавару.
