– Ты уже не похож на мальчика, Джек.
– Я и не выглядел как мальчик, когда ты видел меня в последний раз, – отозвался Джек, вспомнив свой прощальный визит к Делани.
– Нет, выглядел, – возразил Делани, качая головой. – Хоть это и казалось противоестественным. Травмированным мальчиком. Вот уж не думал дожить до твоих седых волос и морщин. Господи, только не говори, какое впечатление произвел на тебя я. Глядя на себя в зеркало во время бритья, я обливаюсь слезами. Ессо[3], – сказал он носильщику, сунув ему в руку сотню лир. – Едем.
Они направились в Рим на зеленом дребезжащем «фиате». За рулем сидел смуглый человек с блестящими, тщательно причесанными волосами и печальными темными глазами, под которыми синели круги. Он маневрировал, как заправский гонщик, среди грузовиков и мотоциклистов, нетерпеливо расчищая себе путь дальним светом, когда кто-то мешал ему мчаться по узкой, неровной дороге мимо ипподрома и киностудий, построенных Муссолини, который хотел бросить вызов Голливуду.
– Автомобиль с шофером в твоем распоряжении, – сказал Делани. – Я настоял на этом.
– Спасибо. Но если это сопряжено со сложностями, я могу ходить пешком. Люблю ходить пешком по Риму.
– Ерунда. – Делани сделал царственный жест. У него были на удивление маленькие, нежные руки ребенка-пианиста, не соответствовавшие мощному, крепко сбитому телу. – Эти люди должны чувствовать, что ты – важная персона. Иначе они не оценят твою работу. Держись с ними надменно, и они принесут тебе пять тысяч с елейной улыбкой на лицах.
– Да, кстати, я должен поблагодарить тебя…
– Перестань, перестань. – Делани снова махнул рукой. – Ты делаешь мне одолжение.
– Для меня это большие деньги.
– Я привык умасливать взятками слуг народа, – голубые глаза-льдинки Делани оживленно заблестели, – их участь незавидна. Кстати, поделись секретами. В ближайшие десять минут война не начнется?
– Полагаю, нет, – ответил Джек.
– Чудесно. Я успею закончить картину.
– Как идут съемки?
– Обыкновенно. Иногда мне хочется расцеловать всю группу. Иногда я готов застрелиться. Я пережил все это уже пятьдесят раз. Правда, сейчас добавляется чисто итальянский хаос. Здесь сценарий. – Делани похлопал ладонью по пухлой розовой папке, лежащей на сиденье. – Завтра утром можешь взглянуть на него.
– Не жди от меня чудес, – предупредил Джек. – Я уже лет десять не занимался озвучиванием ролей.
– Через три дня после смерти ты будешь лучшим актером, чем тот парень, что снимается у меня сейчас.
– Что с ним случилось? – спросил Джек. – Он всегда мне нравился.
– Алкоголь. Стал закладывать за галстук. Выглядеть еще год-другой он будет неплохо, но понять, что он говорит, уже невозможно. Твой голос должен звучать чисто, разборчиво, чувственно, так, чтобы и двенадцатилетний ребенок уловил каждое слово – ничего большего от тебя не требуется. – Усмехнувшись, Делани вдруг стал серьезным. – Ты не подведешь, малыш? Все будет как прежде, Джек…
– Постараюсь, – смущенно произнес Джек.
На мгновение его встревожило слишком озабоченное выражение холодных голубых глаз Делани. В них затаилась отчаянная мольба, не соответствовавшая незначительности роли, отведенной Джеку. Впервые в жизни ему показалось, что однажды Делани может потерпеть неудачу.
– Постараться – этого мало, – негромко сказал Делани. – Судьба картины целиком в твоих руках. Эта роль – ключевая. Я в лепешку расшибся, разыскивая тебя, только ты способен справиться с задачей. Когда прочитаешь сценарий и посмотришь отснятый материал, то согласишься со мной.
– Морис, ты по-прежнему слишком серьезно относишься к кино. – Джек попытался разрядить напряженность, внезапно возникшую в машине.
– Не говори так, – резко сказал Делани.
– Проработав столько лет, – продолжал Джек, – ты мог бы немного расслабиться.
– Когда я чуть-чуть расслаблюсь, пусть меня прогонят со съемочной площадки. Я не стану сопротивляться.
– Никому не удастся прогнать тебя со съемочной площадки, – возразил Джек.
– Это ты так думаешь, – сердито проворчал Делани. – Ты читал некоторые рецензии на мою последнюю картину? Видел финансовые отчеты?
– Нет, – солгал Джек.
Кое-какие статьи попадались ему на глаза, но он решил не признаваться. К тому же финансовых отчетов Джек действительно не видел. Хоть это было правдой.
– Ты настоящий друг. – На лице Делани появилась озорная насмешливая улыбка. – Да, еще. – Он огляделся по сторонам, словно боясь, что его могут подслушать. – У меня есть одна просьба.
– Какая?
– Понимаешь, – начал Делани, – съемки продлятся еще неделю. Если Стайлз пронюхает раньше времени, что его знаменитый золотой голос не будет использован, он…
– Неужели здесь это можно сохранить в тайне?
– В течение недели – да. Если повезет. А потом пусть он узнает. Съемки начинаются не раньше половины двенадцатого, мы будем делать наше черное дело по утрам. Ты способен вставать рано?
– Ты забываешь, что я хожу на службу.
– Неужели государственные чиновники встают нынче рано? – спросил Делани. – Мне это и в голову не приходило. Господи, ну и жизнь у тебя.
– Не так уж она и плоха, – отозвался Джек, защищая последние десять лет.
– Хорошо, что тебя отпустили ко мне. Скажи им, в следующем году я из чувства благодарности заплачу лишнюю сотню тысяч монет подоходного налога.
– Не делай этого.
Джек улыбнулся. Тяжба, которую Делани вел с налоговым управлением, широко освещалась прессой; кто-то из журналистов вычислил, что если Делани будет впредь все свои заработанные деньги отдавать в счет погашения долга, то к девяностолетию он все равно останется должен казне двести тысяч долларов.
– У меня не был использован очередной отпуск, – пояснил Джек. – Последнее время я стал таким невыносимым, что, когда улетел, многие в Париже, верно, вздохнули с облегчением.
Джек не собирался сообщать Делани, чем он рисковал, бросив Моррисона на две недели.
– Трудишься в поте лица, защищая цивилизацию, малыш? – спросил Делани.
– Двадцать четыре часа в сутки.
– Русские тоже забыли о сне?
– Мой шеф уверяет меня в этом.
– Господи, – сказал Делани, – возможно, нам следует взорвать этот мир. Как ты думаешь, когда планета расколется пополам, документы с цифрами доходов погибнут?
– Нет, – ответил Джек. – Они останутся на микрофильмах, хранящихся в подземных сейфах.
– Ты отнимаешь у меня последнюю надежду. Объясни, чем ты занимаешься в Париже со своими вояками?
– Всем понемногу, – пояснил Джек. – Принимаю прибывших в Европу конгрессменов, когда мой начальник занят; строчу отчеты, отбиваюсь от газетчиков, сопровождаю фоторепортеров, уводя их подальше от секретных объектов, сочиняю спичи для генералов…
– Давно ли ты выучился писать?
– Любой человек, знающий, что в слове «устрашение» пятая буква «а», а не «о», годен для составления подобных речей.
Делани раскатисто засмеялся:
– И как тебя занесло на такое место?
– Это произошло случайно.
«Как и все в моей жизни», – подумал Джек.
– Одним воскресным днем я играл в теннис на кортах Сен-Жермен в паре с одним полковником ВВС. Мы выиграли. Он не захотел терять надежного партнера и предложил мне эту работу.
– Полно заливать, – улыбнулся Делани. – Такие легкомысленные люди не встречаются даже среди офицеров ВВС. Наверняка он о тебе уже кое-что знал.
– Конечно, – согласился Джек. – Ему было известно, что когда-то я работал в кино; натовцы собирались заказать документальный фильм о своей организации, и тут подвернулся я…
– Гвидо! – закричал Делани, обращаясь к
