Запах слив и смолы дразнил обоняние самым дерзким образом, заставлял член наливаться требовательной силой, а рот — наполняться слюной, как у хищника чующего добычу. Желание овладеть мужем, подчинить себе и не давать заснуть до рассвета, возбуждая и доводя до оргазма снова и снова, затмевало разум. Запертая дверь была смехотворной преградой для Черного Декса, он мог бы выбить ее одним ударом ноги — впрочем, легко нашлись бы и более цивилизованные способы проникнуть в святая святы упрямого омеги. Даллас мог воспользоваться дубликатом ключа или поступить еще проще, войти в спальню через наружную галерею. Вторая дверь, ведущая на балкон, не имела засова и легко открывалась булавкой, однако Текс, скорее всего, не подумал о ней вовсе и запирать не стал.
Да, все это годилось для достижения цели… но, поступив так, Ричард расписался бы в своем неуважении к свободной воле супруга, к его праву на гнев и огорчение, и приравнял к тем бессловесным, подавленным омегам из прошлого, что становились со временем настоящими рабами мужей-альф. Даллас не собирался столь грубо попирать собственные принципы и причинять Тексу еще худшую обиду; его всегда раздражали и бесили омежьи способы наказания провинившихся супругов, он высмеивал альф, попадавшихся в кружевные ловушки жестокого кокетства — и вот теперь сам оказался в таком смешном и глупом положении, перед запертой дверью в спальню.
— Ну хорошо, — сказал он негромко, не сомневаясь, что Текс его слышит. — Хочешь спать один, без меня — спи. Но мне все равно не уснуть, так что я… буду думать о тебе, мой милый, и, как мальчишка, дам волю своим рукам. Прости, если будет шумно — я слишком хочу тебя.
Текс уже начал погружаться в сладкую дрему, когда скрип половиц возвестил его о том, что Ричард поднимается наверх. Сердце ковбоя зачастило, напрочь прогнав сон из глаз, и какое-то время Сойер тихо лежал и чутко вслушивался в то, что происходило за запертыми дверями спальни. Стена между спальней и гостиной была достаточно тонкой, чтобы до него долетали даже незначительные звуки — шорох одежды, зевок, покашливание в кулак, шаги… и, наконец, характерное похрустывание бумажного листа.
Распознав его, Текс напрягся в ожидании быстрой и гневной реакции мужа на наглое своеволие, однако, вместо брани услышал что-то вроде тяжелого вздоха или, может быть, приглушенного смешка. А потом голос Далласа, звучный и четкий, донес до него план собственной мести, и Сойер спешно прикусил палец, чтобы не подать ему ответного сигнала о том, что все слышал.
«Пусть думает, что я давно сплю… тогда его усилия пропадут даром, даже если он под самую дверь приползет скулить и кончит в замочную скважину…» — мстительно приговорил альфа, но более жалостливый омежка оказался с ним не согласен и между ними завязался занятный внутренний спор:
«Нет, он ведь не дурак, он знает, что я не сплю…»
«Ну и что с того? Если ты не станешь в ответ пыхтеть и ворочаться, то он быстро решит, что ошибся и заснет сном праведника…»
«Ой, это тебе легко рассуждать о покое… а вот я уже хочу его… хочу, хотя все еще сержусь…»
«Оооо, вот оно, твое омежье непостоянство и слабость, которую он прекрасно знает и использует! Будь я настоящим альфой, такие штучки со мной не сработали бы!»
«Да уж… но ты не забывай, нас тут двое, и со мной тебе придется считаться, хочешь ты того или нет.»
«Проклятье! Вот уж сподобил Триединый сотворить этакого урода…»
«Не кощунствуй, или понесешь заслуженную кару за свою гордыню!»
«Ай, не надо мне тут проповеди читать, и корчить из себя праведника! Если ты такой святоша, тогда продолжал бы сидеть на ранчо и не тащился бы сюда, поглядеть на дивный новый мир, полный разврата и соблазнов…»
«Тссс… ты слишком сильно шумишь! Он уже понял, кажется, что мы не спим…»
Текс мысленно прикрикнул на обе свои ипостаси, так некстати затеявшие ссору, и снова прислушался к звукам, долетавшим снаружи. Теперь ему почудилось, что альфаэро покинул гостиную и крадется к распахнутому в весеннюю влажную ночь окну, выходящему на галерею и затянутому тонкой москитной сеткой. Похоже, так оно и было, но шаги Ричарда замерли, немного не доходя окна, и вскоре нос Текса наряду с терпким и ярким ароматом кофе и лимона, учуял табачный дым — стало быть, он вышел покурить…
Запах возлюбленного взбудоражил его не на шутку, разбудив вместо гнева страстное желание. В какой-то миг, Сойер даже испугался, уж не приключилась ли с ним внеочередного цветения — так бурно и ярко отреагировала его омежья природа на близость истинного альфы.
— Этого еще не хватало для полного счастья… — тихо пробормотал он себе под нос, засунув руку в кальсоны и проверяя, не течет ли у него из тайных врат… — уффф… кажется, показалось…
Однако, шарить у себя в штанах оказалось опрометчивой идеей — его член словно бы только того и ждал, чтобы оживиться и удивленно приподнять голову, натянув полотняную ткань.
— Чччерт… да чтоб тебя… — сдавленным шепотом ругнулся на непослушный орган Текс, однако, прекрасно понял, что усмирить его с помощь рук у него не получится — эффект будет прямо противоположным…
А альфаэро, будто бы издеваясь над ним, все курил, любуясь загорающимися в бархатной тьме звездами и вдыхая напоенные цветочными ароматами запахи влажной и почти по-летнему жаркой ночи. Сверчки и цикады завели свое неумолчное пение в наступающих сумерках, а где-то совсем рядом, в ветвях соседнего дерева, опутанного кружевом розового цветения, распевался невидимка-соловей…
Текс откинулся на подушки и тихо рассмеялся — выходит, он сам себя поймал в ловушку, желая наказать мужа. И теперь его точно так же ждала бессонная ночь, полная красочных жарких фантазий и любовных вздохов…
Ричард любил ночь — время, созданное для любви и охоты, а вовсе не для тупого сна. Благословенная темнота укрывала широким плащом злодейства и безумства, порою же, как сейчас, просто нашептывала на ухо, успокаивала тревожные думы, утешала раненое сердце.
Облокотившись на дубовые перила, альфа с жадностью впитывал дыхание ночного сада, смешанное с вишневым дымком табака, но его чуткие уши не пропускали ни единого, даже случайного, звука из спальни, где скрывался своенравный возлюбленный. Текс мог сколько угодно таиться, глушить в груди вздохи, стискивать зубы, но Ричард чуял призывный запах, запах желания, распаленного принудительным постом: словно спелые сливы утопали в сиропе из красного вина, сдобренного мускатом…
Собственное тело отзывалось на эту вакханалию предсказуемо — страстной
