«Ты еще не передумал, мой мальчик?.. Ничего… ночь едва вступила в свои права, и задолго до первого света ты будешь умолять, чтобы я пришел и взял тебя».
Табак дотлел, трубка погасла… но, прежде чем уйти в комнату, назначенную местом ссылки, и предаться жаркому самоудовлетворению, Ричард решил передать привет Тексу. Он подошел к балконной двери — так, что его силуэт явственно обозначился в проеме, при ярком свете луны, и молодой супруг мог хорошо рассмотреть детали — и, не проверяя, заперта ли она, начертил на стеклянной поверхности короткое послание:
«Если гнев тебе милее, лотосоокий,
Пусть он будет твоим возлюбленным — что же делать?
Но сперва ты должен вернуть мне мои объятья,
А в придачу к ним — и все мои поцелуи.» (1)
Едва в оконном проеме возник темный знакомый силуэт, сердце Текса подпрыгнуло в груди, словно заяц, наткнувшийся на койота, и забилось в два раза чаще, а в животе замельтешили ночные мотыльки застигнутых врасплох фантазий.
— Вот я болван, каких свет не видывал! Окно! Он сейчас просто влезет в незапертое окно! — отругал он себя же за непростительную оплошность, благодаря которой весь его план по воспитанию супруга мог рухнуть в одночасье…
Но, по каким-то причинам, Ричард не стал вторгаться в пределы спальни, он лишь оставил на оконном стекле некое послание и медленно удалился в другую половину отведенных им на двоих покоев.
Убедившись в том, что Далласа уже нет на галерее, Сойер вылез из-под кисейного полога и осторожно прокрался к окну. Послание было написано так, что с его стороны текст был зеркальным, и ему пришлось повозиться с тем, чтобы разобрать все, обращенные к нему, слова и фразы. Сперва они показались ему сущей бессмыслицей, но, бегло перечитав их еще раз, ковбой все-таки догадался, что это строки какой-то песни. Ее сочинитель, судя по всему, находился в сходном с Далласом положении, но не постеснялся потребовать от косоокого возлюбленного (тут на ум Тексу пришли виденные им в Сан-Антонио странные омеги из далекой Азии, у которых и впрямь были какие-то косые глаза и решил, что сочинение написал их сородич) вернуть супружеский должок…
— Ну уж нет, Дики, ты меня так просто не выманишь… Ишь, что удумал! Вернуть тебе все поцелуи и объятия — эдак мы и за месяц не управились бы… — вполголоса ответил на хитрую уловку довольный ее разгадкой Текс. Однако, эти короткие строчки против воли заставили его омежье естество волноваться еще сильнее, да и альфовий узел на ноющем от нереализованного желания члене тоже давал о себе знать…
Вернувшись в кровать, Сойер бросился на подушку и, стиснув ее обеими руками, постарался немного успокоиться и умерить жаркий ток крови по жилам. Но кофейно-лимонное лассо с нотками одуряющего вишневого табака уже безжалостно пленило его нос и чресла, и настойчиво вело его мысли и желания поперек принятого им же самим решения — как опытная рука ковбоя выводит из бегущего стада бычка, пойманного за рога…
Своенравный мальчишка не собирался сдаваться на милость победителя, но Ричард и не рассчитывал на быстрый успех. В нем пробудился азарт охотника, достаточно терпеливого, чтобы часами лежать в засаде у логова ценного зверя, и фатализм поэта-романтика, находящего особое удовольствие в чувственной муке неутоленного желания.
Дверь, разделявшая комнаты, была эфемерной преградой для опытного взломщика — и усладой для любовного вора, поскольку не поглощала и не скрадывала никаких звуков.
Лежа на диване, Ричард слышал все, абсолютно все: как Текс ходит по своей спальне, как вздыхает, как бормочет что-то скорее весело, чем недовольно, как скрипит кровать под его весом, как шуршит постельное белье и ночная одежда…
Вот его мальчик снова лег, сперва на живот, как всегда поступал, собираясь заснуть, а вот — резко перевернулся на спину… выдохнул, издал тихий стон и снова повернулся — кажется, на бок. Ну еще бы: попробуйте полежать на животе, одновременно борясь со стояком — не преуспеете. Простыни в этом доме были шелковые, скользкие и гладкие, прохладные, о них так приятно потереться членом, что, начав, трудно остановиться до самого конца.
Ричард расстегнул ремень и ширинку на джинсах, развел в стороны согнутые колени, и, глубоко дыша, отвлекаясь мыслями на скучные предметы, чтобы не спешить и не стать сразу чересчур громким, обхватил пальцами головку члена.
— Текс… — негромко позвал он. — Текс! Готов поспорить на серебряный доллар, что твоя задница сейчас такая же влажная, как вспаханная земля после летнего дождя, а в кальсонах тебе так же тесно, как в детских штанишках…
Искушающий голос Ричарда легко преодолел расстояние, разделяющее их, и тонкая перегородка, сотворенная из дерева и известки, лишь слегка приглушила его, сделав только более вкрадчивым.
— Эй, масса Дик! Я тут как бы пытаюсь уснуть! — вскинулся Текс, намеренно позаимствовав у старого негра его манеру произносить обращение «мистер». Ковбоя, неискушенного в сложных любовных интригах, уже начала сердить неугомонность альфаэро, но в то же время он не мог не признать, что каждое слово Далласа попало, что называется, «в яблочко».
— И я не стану с тобой спорить на серебряный доллар хотя бы потому, что у меня его при себе нет! Зато есть подсвечник, который я вставлю тебе в задницу, если не умолкнешь! — раззадорившись не на шутку, дерзко пригрозил Текс мужу, в глубине души сознавая, что уж скорее тот сам ему кое-что вставит в воспитательных целях. Но в том, чтобы дразнить Далласа в ответ, сознавая, что ни дверь, ни окно его не остановят, если он решит войти, была своя острая прелесть. В такие игры они с Ричардом пока еще не играли, и Сойеру страсть как хотелось выйти из нее победителем. Правда, что именно можно будет счесть победой, было тем еще вопросом…
— Синеглазый дьявол… — ругнулся Ричард, позволяя сладкой истоме увлечь себя, подобно быстрому ручью, и позволил своей руке свободнее скользить по стволу вверх-вниз.
Сопротивление младшего мужа возбуждало, однако не стоило позволять Тексу зарываться и забывать, кому он клялся в любви и верности.
— Ну попробуй, исполни свою угрозу, если у тебя хватит духу открыть задвижку на двери. Но нет — ты так и будешь кутаться в простыни, трусливый щенок, способный только тявкать на волкодава.
Хлестнув непочтительного Текса бичом иронии, альфа перестал сдерживать удовольствие и принялся ласкать самого себя столь же умело и страстно, как делал бы это в дуэте с любимым.
Ответ альфаэро прилетел незамедлительно, но Текс даже слегка разочаровался тем, что не заставил его самого справиться с задвижкой и ворваться в спальню с
