«Интересно, как это сделать?»
Умиротворенную тишину нарушил Алик – со стаканчиком кофе и победной улыбкой, с бородавкой на складчатом затылке.
– Продавщице только что за жизнь расписал, она прифигела. Говорю: хочешь, скажу, какая у тебя проблема. Она мне: у меня нет проблем. А я ей: не заливай, дорогуша. Ты давно блондинкой стала? Она: ну, недавно. Ну, говорю, проблема твоя – заниженная самооценка, врубаешься? Ты собой недовольна, ты считаешь, дура (ну я ей не говорил «дура», но подумал), считаешь, что, изменив цвет волос, изменишь душу? А фигушки.
Алик уселся на кровать, блеснул фиксой.
– Я ж, Валя, психолог врожденный. Я человека препарирую за минуту. Кто он и чем дышит. Могу и тебе рассказать, но ты должен терпеть. Потому что я тебя жалеть не буду. Я правду-матку хреначу.
– И кто же я? – Катышев отложил книгу. В нем вскипала злость, впрочем, надежно защищенная преградой обычной робости.
– Ты обидишься.
– Нет-нет, продолжай.
– Да забудь, – Алик отпил кофе. – Нормальный дядька.
– А он? – после паузы спросил Катышев.
– Нерусь? – Алик прищурился. – Да он вообще не человек. Слышишь, ученые давно научились выводить в лабораториях клонов. С виду – люди, а сами – куклы тупые. Берут клочок кожи, колдуют, и – опа! – клон.
– Ерунда, – усомнился Катышев.
– Я тебе отвечаю! Наши пацаны когда в Чечне гибнут, вместо них ГБ присылает клонов. И родители думают, что это их сыновья, а это марионетки.
Алик шмыгнул носом.
– Мне кажется, Китайчонок из лаборатории сбежал. В тайге, я читал, несколько лабораторий военных. Майкл Джексон помер в восьмидесятых, а вместо него нам механическую куклу показывают.
От Майкла Джексона Алик переметнулся к убийству маршала Тухачевского. Катышев, извинившись, взял костыли и похромал в туалет. Минут десять восседал на крышке унитаза, наблюдая, как прусаки шныряют по кафелю.
«В какой меня лаборатории создали? Такого серого и ненужного».
Колено непрестанно ныло. Под бинтами зудели швы.
В палате Китайчонок сидел с прямой спиной и опущенными веками. Его патлы были мокрыми, темные струйки стекали по гипсу и впалой груди. Пахло разлитым кофе.
Катышев взглянул удивленно на Алика.
– Супчику бы горячего да с потрошками, – промолвил тот, улыбаясь ехидно.
Потом был ужин, Ницше, обезболивающие и антибиотики.
Далекий вскрик разбудил среди ночи. Катышев выкарабкался из медикаментозного морока, разлепил глаза. В темноте горел огонек. Пахло сигаретным дымом. Алик смолил, стоя у кровати Китайчонка. Азиат метался по постели и тихонько скулил.
Алик ухмылялся, поигрывая сигаретой.
– Здесь нельзя курить, – прошептал Катышев, прежде чем сон наполз, как колючее одеяло из верблюжьей шерсти.
Солнечные лучи испепелили память о случившемся. Пойманный в ловушку одинаковых тоскливых дней, Катышев жевал кашу и смотрел, как Китайчонок сосредоточенно кромсает трубки. Чикали маникюрные ножницы. Пластиковые обрезки падали на постель.
От усердия босоногий дикарь высунул язык.
– Уно-уно-уно-уно моменто, – пробасил Алик. Он двадцать раз отжался и успел принять душ. – Обезьяна наша рукоделием увлеклась.
Пальцы Китайчонка перебирали трубки. По голой костистой спине тек пот.
– Ба! Явление Христа народу!
В приотворившуюся дверь шмыгнула девушка лет восемнадцати. С плоским некрасивым лицом и ладной фигурой. Под кофтой качались груди четвертого размера. Лифчик она не носила.
– Ленка!
Девушка бросилась на шею Алику, гремя содержимым пакетов.
У Катышева челюсть отвисла. Гостья годилась бизнесмену в дочки.
Лена и Алик звонко целовались. Китайчонок встал и поплелся к выходу. На кровати остался узел из золотистых трубок.
– Ух, какая ты, мать, сладкая, так и слопал бы.
Лена хихикала, шлепала Алика по бицепсам.
Заратустра сказал:
«Двух вещей желает настоящий мужчина: опасности и игры. И потому нужна ему женщина – самая опасная из игрушек».
На заднем плане Лена кормила Алика, шептала скабрезности и смеялась. Алик тискал ее ягодицы. Позже парочка направилась в туалет, и Катышев, лежа на боку, слушал, как сдавленно стонет за стеной дородная девка, как хлопают друг о друга бедра.
– Твою ж мать! – зарычал Алик.
Опять шепот и хихиканье. Щелкнула щеколда. Катышев притворился спящим, но кто-то потрогал его за руку.
Разрумянившаяся Лена склонилась над постелью. Пахло сексом.
– Вы – Валентин, да? Друг Алика?
«Друг?» – изумился Катышев, а вслух сказал очевидное:
– Сосед по палате.
Лена улыбнулась, демонстрируя щель между передними зубами.
– Хотите, я вам подрочу?
– Нет, спасибо, – отупело ответил Катышев.
– Как хотите. Выздоравливайте.
Лена ушла. Пришел и ушел Алик. Пришла медсестра Алена. Палату кварцевали. Пришла Белова с интерном.
Китайчонок методично плел узлы. Он раздобыл реактивы для анализа мочи, чтобы выкрасить отдельные трубочки в ярко-красный. В пальцах формировался клубок из капельниц.
– Опа! – Алик водрузил на тумбочку бутылку водки. – Извольте свою посуду!
Катышев собирался отказаться, но в колене затлели раскаленные угольки.
«Черт с ним. Спиртное заглушит боль».
Пили, сгрудившись у подоконника, заедали сладкими морщинистыми яблоками. Водка была теплой, гадкой. Тень Китайчонка – в два раза больше хозяина – вздымалась по стене к потолку.
– Четыре чечена, – вещал Алик, – ездят по городу в «Жигулях» с тонированными стеклами. Паркуются возле детских площадок и крадут карапузов.
– Зачем? – спросил Катышев, блаженно улыбаясь. Никак не удавалось уследить за ходом мыслей собутыльника. Алик резво перескакивал с темы на тему.
– Я из финнов вообще-то. Деда репрессировали в тридцать шестом, – он икнул и свистнул Китайчонку: – Э, бухать будешь?
Колобок из трубочек рос. Ни гипс, ни падающие на глаза волосы не мешали парню творить.
– Сука, – Алик звякнул алюминиевой кружкой. – Давай его замочим.
– Не надо никого мочить. Идем покурим.
Этаж был пуст, в пустых палатах гуляли сквозняки, пороша стелилась по пустому двору.
– Как сдохли все, – прокомментировал Алик. Сложил лодочкой ладони, подкуривая себе и соседу.
Помолчав, Катышев спросил:
– Ты что здесь делаешь?
– Лечусь.
– От чего?
– От смерти, – Алик невесело фыркнул. – Сегодня, брат, без инвалидности никуда. У меня ж дети. Манал я всем алименты палить. А моджахедов видал? То-то же. Мне, Валь, подыхать неохота. Пусть щеглы воюют, а мне тридцать восемь весной. Надобно перестраховаться.
Он грохнул кулаком по подоконнику. Пепельница – банка из-под какао – подпрыгнула.
– Я знаешь сколько отвалил за этот стационар? На Мальдивы слетать можно. – Он сплюнул и добавил: – Между нами.
– Да понятно.
– Варварская игра, – Алик пошатнулся пьяно, – дикая местность. Меня тянет на родину.
Он пошел к палате, а Катышев спустился в вестибюль и воспользовался телефоном-автоматом. Звонил сотруднице, с которой частенько пил кофе. Все планировал в кино позвать, но тушевался.
«Привет, это я, Валя».
«Доброй ночи, ты не спишь?»
«Здравствуй, я тут решил…»
После десятого гудка он повесил трубку и поковылял в травматологию.
Душ, перевязочная, манипуляционная. Кадки с цветами. Переплетающиеся тени.
В палате Алик душил азиата. Зажал ему рот ладонью, прищемил двумя пальцами нос.
Паренек изгибался дугой – насколько позволял гипс.
– Ты чего? – сказал настороженно Катышев.
– Ничего.
Китайчонок сучил грязными пятками.
– Отпусти, – Катышев стиснул костыль.
– Да я прикалываюсь, – Алик поднял руки в примирительном жесте. Поинтересовался у кашляющего Китайчонка: – Ты в норме? Он в норме. Вопросы есть? Вопросов нет.
Алик двинул к койке.
Катышев забрался под одеяло и уставился в телевизор. Голова кружилась от выпитого. По Первому каналу шли новости. Диктор говорил о существах, которые явились из тайги и уничтожили город Рыбинск.
Катышев моргнул сонно.
«У нас же
