– Это потому, что я – мужик.
– Я прочла, что от алкоголя толстеют. Не хочу, чтобы ты стал толстым.
– Ага, толстым, – он ущипнул себя за ребра. – Да я бы счастлив набрать пару килограммов.
Олег откинулся на подушку. Сестра смотрела исподлобья, притворяясь сердитой.
«Когда же ты так вымахать успела?» – изумился он.
Кажется, вчера Олег катал сестру на плечах, и вот перед ним – без пары лет взрослая девушка, скоро женихи в очередь выстроятся. Щеки потеряли прежнюю мягкость, а плоская грудная клетка, наоборот, округлилась. И глаза… какие же у нее глаза красивые.
«От женихов мокрого места не оставлю», – ревниво подумал он.
– Чего? – смутилась Влада.
– Малявка… – Олег выпрямился, покосился на дверь, за которой бубнила сердито мама. – Помнишь, я в воскресенье проснулся, а ты надо мной стояла?
– Да. – Влада копнула пальцами в горстке фломастеров и карандашей. – Ты просто стонал во сне, и я заволновалась.
«Ну да, – прищурился он пытливо, – как тогда, в марте, когда ты позвонила мне среди ночи».
Мысли завертелись волчком. Весной, за две недели до происшествия в общественном туалете, Олег выпивал у Глеба. Народу было много, вина тоже. Приходили и уходили какие-то незнакомцы. Вертлявый тип с водянистыми глазами завел беседу. Чего, мол, в столицу не свалишь? Чего в деревне гниешь?
«Свалю», – пообещал запальчиво Олег.
«Свалишь, – резко сменил тип интонации, – и пропадешь. Я таких повидал на своем веку. Бесхребетных».
«Я? – взбеленился Олег. – Я – бесхребетный?»
«Да все вы, – тип смерил своими бельмами слоняющуюся по квартире молодежь, – винчик вон детский хлещете. А у самих молоко на губах не обсохло».
«Я винчик ненавижу, – сказал Олег, – пью – потому, что халявный, а вообще, у меня от него изжога. Я только водку люблю».
«А от этого у тебя изжоги нет?» – вертлявый, воровато озираясь, вынул из кармана аптечный пузырек – такие бутылочки производил отец Олега на свяженском заводе. В пузырьке плескался мутный раствор с темным осадком.
«Московский», – любовно изрек тип.
«Наркотики?» – Олег старался, чтобы голос звучал уверенно.
«Пробовал такое?»
«Ну».
«Идем».
Тип встал и подбодрил замешкавшегося парня: «Не боись, у меня одноразовые».
Олег следил как завороженный за манипуляциями вертлявого: встряхнуть, распечатать, проколоть, набрать… Он закатывал рукав, когда позвонила Влада. Мобильника у малявки не было – она звонила с домашнего телефона, крутила пальчиком диск, пока родители спали. Ее встревоженный шепот мгновенно отрезвил:
– Что-то плохое случится. Возвращайся домой, пожалуйста.
И он вернулся, наплевав на презрительные смешки незнакомца. Потому что в ту ночь он едва не перешагнул тонкую грань, грань, которую в Свяжено перешагивали слишком часто. Он занес ногу, но Влада каким-то образом почувствовала нависшую угрозу и окликнула. Как тогда, когда они ездили в Москву и восьмилетняя Влада спасла Олега от нелепой гибели под грудой листового железа.
На следующий день Олег спросил сестру о ночном звонке. Она сказала равнодушно: «Увидела дурной сон и испугалась». Что это был за сон, Влада не помнила. Зато Олег запомнил кошмар, приснившийся вскоре. Про героин. Про язвы на руках, про сожженные вены и сгоревшие мосты, про импотенцию и дыры в паху: круговорот образов был в сотни раз отвратительнее, чем любой ролик с антинаркотической пропагандой, который ему показывали в школе и училище.
Пробудившись, он обнаружил Владу. Сестра стояла у кровати, касаясь пальцами его взмокшего лба.
Словно…
«Словно демонстрировала мне что-то», – Олег взвесил мысль, сканируя взором сестру.
Мама на кухне гремела посудой.
– Так чем ты занимаешься? – Олег поворошил фломастеры.
– Секрет, – таинственно ответила Влада.
Тринадцатилетняя девочка, два раза спасшая старшего брата. И еще два раза – через Олега – других людей. Теперь он точно знал, что это не было совпадением.
– Не смею мешать, – он потрепал ее по волосам. И добавил, поднимаясь: – Я завтра в Крым намылился. Дней на десять. Родаки не в курсе. Если удастся слинять без их ведома, скажешь мамке, что я жив-здоров.
– Не пей часто, – попросила Влада, и в ее тоне прозвучала такая тоска, что Олег обернулся, удивленный.
– Ваше слово для меня закон, босс малявка.
Влада хмыкнула и выстрелила в брата из пальца. Обыкновенная девочка с косичками и всякими там ямочками на подбородке. И вовсе не взрослая. Ребенок. До ближайших женихов – вечность.
«Не могла она знать ни про наркотики, ни про того ублюдка в туалете».
– Покупайся в море за меня.
– Забили.
Он удалился в свою комнату собирать вещи, играть в третий «Fallout» и пить портвейн из припрятанной фляги. Как и большинство парней в девятнадцать лет, он не чувствовал себя счастливым и не ведал, что настоящее горе поджидало впереди: отчаяние, развод родителей, крест из литьевого мрамора на могиле Влады.
2. Ромео
– Убью суку, – сказал Веретенников вслух и дважды соврал: во-первых, собака, ради которой он выполз из уютной постели, была кобелем. Во-вторых, не то что убить – даже всерьез обругать четвероногого товарища Веретенникову не хватало жесткости.
«И зря, – укорил он себя, – иногда очень полезно».
Долгий летний день подходил к завершению. Солнце закатилось за горизонт, небо серело. Под обшарпанными колоннами Дома культуры отдыхали коты, но ни один пес в поле зрения не попал.
Веретенников брел, шаркая сандалиями по щербатому асфальту, призывно посвистывал. За ДК расположился парк. Именно здесь два года назад Веретенников подобрал косолапого щенка, выросшего нынче в глупую, но веселую и горячо любимую помесь спаниеля с чистокровным двортерьером.
На свист никто не отзывался. Прокатил по тротуару велосипед. Застрекотала сорока.
Парком поселок заканчивался. Дальше – территория лесхоза и изогнутая подковой речушка.
«Не заставляй меня переться туда», – взмолился Веретенников.
Он был домоседом и мечтал, чтобы за каждый лишний шаг государство доплачивало по прейскуранту. Хорошо, что от места работы его отделяли три улицы.
Расчищенная аллея упиралась в сломанный фонтан. На скамейке ребята пили пиво и пускали клубы дыма из вейпов. Но в целом парк был малолюдным, как и само Свяжено, где по последней переписи населения обитало три тысячи шестьсот человек. Веретенников сомневался, что в реальности наскребется две с половиной. Молодежь уезжала в столицу, старики умирали. Стекольный завод, производивший аптекарскую и парфюмерную посуду и стекловату, закрыли в две тысячи десятом. Тогда же Свяжено лишили гордого статуса «поселок городского типа». Пробыв таковым с тридцать шестого, он снова стал обычным поселком. Захолустьем, которое, впрочем, устраивало шестидесятилетнего Веретенникова.
Не имея ни семьи, ни амбиций, он довольствовался малым: в день зарплаты сгонять за книгами в город. Приволочь груду томов и читать, механически поглаживая Ромео за ухом.
– Драсте, Михаил Петрович! – хором рявкнула лавочка. Сквозь пахнущий клубникой пар он не различил лиц. Единственного в Свяжено учителя истории, конечно, знали все.
– Привет, ребята. Вы животину мою не видали?
– Там гавкал кто-то, – паренек указал вглубь парка, где цивилизованный строй кленов и берез превращался в варварское нагромождение дубов.
– Изучу вопрос, –
