— Читайте, потом поговорим, — спокойно сказала девушка, оглядывая его комнатку.
«Здравствуй, Сосо! Письмо тебе передаст Инга, это мой сотрудник, можешь ей доверять. У неё задание — помочь тебе оттуда выбраться. Все инструкции она передаст тебе устно. То, о чём мы с тобой говорили, начинает сбываться, задержавшись, рискуешь опоздать. Твой друг Станислав».
В дверь постучали.
— Осип Виссарионыч, чайник поспел! — послышался из-за двери голос Лидки.
— Заходи, Лида, — отозвался он.
Девчонка внесла чайник, поставила его на стол и вышла, стрельнув любопытным глазом на гостью. Пока Сосо возился с заваркой, девушка спокойно наблюдала за его неторопливыми движениями. Лишь взяв в руки стакан с чаем, она заговорила.
— Станислав сейчас на фронте, в Восточной Пруссии. Был контужен, но неопасно. Кто здесь надзирает за Вами?
— Стражник Михаил Мерзляков. Вполне деликатный человек, у него у самого отец был ссыльным, но, по-моему, уголовным. Жить не мешает, куда не надо, нос не суёт. А вы, судя по выговору, из Финляндии?
— Я эстонка. Но это не имеет отношения к делу. Вы должны подать прошение о направлении добровольцем на фронт.
— Я не могу этого сделать, — спокойно ответил Сталин. — Это противоречит курсу партии.
Она поморщилась, словно хватила кислого.
— Да, Станислав меня предупреждал. Он просил передать, что всё это не имеет никакого значения. И ещё он сказал, что сейчас такое время, когда, потеряв час, можно потерять судьбу. Напишите прошение немедленно, а я позабочусь, чтобы вам не отказали.
— Хорошо, допустим, — Сосо поднялся и прошёлся по комнатушке. — Дальше что?
— Вы доедете до Ачинска, где медицинская комиссия признает вас негодным из-за того, что у вас сухая рука.
При упоминании о руке Сталин невольно поморщился.
— И вы поедете обратно, но сюда не вернётесь, — бесстрастно продолжала Инга. — Я доставлю вас в Петербург. На этом, моё задание будет считаться выполненным.
Он не был бы Сталиным, если бы не умел мгновенно просчитывать ситуацию и принимать верные решения. Примерно с минуту он размышлял, пощипывая ус, а затем сел к столу, взял лист бумаги и вывел на нём:
«Его Превосходительству Господину Губернатору Енисейской губернiи.»
Глава 9. Официальное заявление
В ушах, наконец, смолк надоевший за дорогу монотонный перестук колёс, лязг буферов и пронзительные свистки кондукторов. Город встретил его надсадным карканьем охрипших ворон, перебранкой грузчиков с дежурным по вокзалу у багажного вагона. В окне привокзального ресторана мелькали мундиры военных, что перед дорогой на фронт коротали там время за приличным обедом.
У выхода с вокзала сидел на снегу безногий, в пьяном кураже растягивавший меха гармошки и горланил во всю глотку нечто разудалое. К нему, насупив брови и придерживая полу шинели, уже грузно поспешал городовой, грозя кулаком. Стас, прихрамывая, шагал через привокзальную площадь. В воздухе кружился редкий снежок, сквозь зябкое, туманное утро фонари светили рассеянным жёлтым светом, придавая всему окружающему какой-то сказочно-нереальный вид.
— Господин офицер, что ж пешком-то? Садись, подвезу!
Пожилой ямщик, что перекусывал в ожидании пассажиров, спешно завернув и сунув под сиденье ломоть хлеба с салом, привстал на козлах, и зазывно махнул рукой, указывая на сиденье. Сизов бросил в пролётку небольшой чемоданчик и уселся.
— Ну, вези, раз подписался. Гагаринская, дом пять, знаешь?
— Особняк Столыпина? Как же не знать? Извольте, полтинник с вас.
— Вези, не обижу.
Дорога была неблизкая. Сидя на мягком сиденье, Стас пригрелся и даже начал подрёмывать. Однако, поворачивая на набережную Фонтанки, их пролётка зацепила колесом другую, едущую навстречу. Под взрывы снарядов он спать давно привык, но под маты двух извозчиков даже подремать было решительно невозможно. Сон как рукой сняло, и в голову, как обычно, полезли мысли.
Он давно уже понял, что повернуть вспять историю такого гиганта, как Россия, не всякому императору под силу. Что уж там говорить о простом смертном! Кое-какие коррективы, конечно, он внёс. Но поправки эти возымели действия не более, чем пуля на несущийся под откос локомотив. Удалось в самом начале войны избавить армию от патронного и снарядного голода, и что? Сплошь и рядом боеприпасы лежали на складе в тылу, а наступления проваливались из-за интендантской сволочи. Однажды на его глазах вскрыли вагон, где вместо снарядов оказались, гробы. Густой мат, казалось, висел тогда в воздухе, как дым. А толку-то что?
Земгор[68], возглавляемый князем Львовым, боролся с правительством, и в этой возне тысячи солдатских жизней стоили не дороже понюшки табаку. Так удачно начавшаяся военная операция в Восточной Пруссии благодаря доблестным союзникам, чтоб их черти взяли, под Кёнигсбергом захлебнулась. Война наступательная постепенно перешла в позиционную.
Стас и раньше читал, что история обладает большим запасом «упругости», возвращаясь, в итоге, на прежний курс, теперь он в этом убедился воочию. Всё это время он прослужил в первой армии под началом Мельникова. И не счесть, сколько раз опер вспоминал слова Владимира Богомолова[69] о том, что любой столичный «шерлок», оказавшись в военной контрразведке, вздёрнулся бы на первом же суку. Вешаться, конечно, он не собирался, но сколько раз, в бессилии, опускались руки, и не счесть.
Сейчас, по прошествии времени, следовало признать, что всё вернулось на круги своя. И нынешний декабрь 1916 года от того, что был в прошлой истории, почти не отличался. А это автоматически означало, что все последствия Первой Мировой революция, отречение Николая и прочее, состоятся при любой погоде. И что с этим делать, решительно непонятно.
А в Петрограде он оказался, можно сказать, случайно. Неделю назад, перед самым наступлением, его ранило шальной пулей в верхнюю треть бедра. Кость, слава Богу, не задело, о неделю провалялся в лазарете, а потом Мельников отправил его в отпуск.
— Езжай, Станислав, ты, насколько мне известно, с начала войны в отпуске не был. Ранение твоё самый, что ни на есть, благовидный предлог. Пользуйся моей добротой, а то неизвестно, когда ещё случай представится.
Он и не думал упираться, с чего бы? Андрюшке уже исполнилось три года, а он его видел последний раз, когда уезжал на фронт. Да, и с Наташей в разлуке уже чёрт-те сколько. Пролётка свернула на Сергиевскую, затем на Гагаринскую, и остановилась возле трёхэтажного особняка Столыпина. Стас сунул в руку извозчику полтинник и, подхватив чемоданчик, подошёл к дверям. С бьющимся сердцем он нажал кнопку звонка. Во рту сразу пересохло. Дверь открыла горничная Клава, ахнула и попятилась назад, словно увидела привидение.
— Барыня, Станислав Юрьевич вернулся! — пронзительно закричала она.
— Ты чего орёшь, шальная? Андрюшку разбудишь, — по лестнице, ковыляя, спускалась Наташа. — Кто?!
Оставив чемоданчик в руках горничной, он взлетел по ступенькам и подхватил на руки жену.
— Пусти, сумасшедший! Дикарь! — возмущалась она, крепко обнимая мужа за шею.
— Фу, казармой от тебя несёт! Немедленно в ванную!
