— Сорочьи яйца в детстве ел, — отшутился Стал и тронулся с места.
Вот, даже, как! Ни много, ни мало, легенды?
А в это самое время на скромной квартире рабочего Алилуева Сосо, сидя на кухне, неторопливо прихлёбывал чай.
— Ты мне вот что скажи, Иосиф, — хозяин дома, отставив чашку, испытующе смотрел на квартиранта. — Это, вот, ну, то, что сейчас творится. Это и есть твоя революция? Ты только посмотри, что они вытворяют! Ведь бандитизм сплошной! Я понимаю, когда эксплуататоров били. Они сколько с нас крови выпили. А вчера на Литейном новобранцы Петьку Сычёва насмерть забили. У него отец с матерью на нашем заводе работают. Он на войне с первого дня, до прапорщика дослужился, «Георгия» после ранения получил. Отпустили на пару дней родителей повидать. За что?! Эти молодые, пьяные, хари поперёк себя шире. Чем он-то провинился? Что кровь проливал, пока они тут морды наедали?
— Что я тебе скажу, Сергей? Конечно, неправильно это. Только, при чём тут революция? Я столько лет людей агитировал, ты когда-нибудь от меня слышал, чтобы я людей убивать призывал?
Большие глаза Надежды с тревогой смотрели то на отца, то на Сосо.
— Так, ведь, они тоже кричат «Долой царя!»
— Слушай, если кто-то крикнет «Долой самодержавие!», а сам на большую дорогу с кистенём пойдёт, ты тоже с меня спрашивать будешь? — удивился Иосиф. — Мы, большевики, к беспорядкам этим никакого отношения не имеем. Это сами же генералы воду мутят. Дворяне, помещики, фабриканты. Ты, что, думаешь, им царь нужен?
Алилуев озадаченно уставился на Сосо.
— Что же, по-твоему, они с нами заодно?
— Слушай, что за странный вывод? Почему заодно? Мы хотим, чтобы рабочий класс хозяином был на тех фабриках, заводах, где он работает. Мы справедливости хотим. Нам царь не нужен. Они совсем другие цели преследуют, но им тоже царь не нужен. Почему ты нас с ними под одну гребёнку стрижёшь?
Стали неторопливо отвечал отцу Надежды, и ни один человек на свете не смог бы понять, что мыслями он был совсем далеко отсюда. Когда Станислав сказал ему, что он из будущего, он ему поверил. Потому что другого объяснения просто не было. А если и было, то он до него не додумался. Очень вовремя он его из ссылки вытащил. И Инга эта. Сосо любил женщин, что в этом удивительного? Они отвечали ему тем же. Уложить любую в постель для Сталина никакого труда не составляло. И ему очень понравилась посланница Станислава. Но, увидев её жёсткий взгляд, он сразу оставил эту мысль, поняв, что здесь номер не пройдёт.
— Я не люблю мужчин, — спокойно пояснила она.
Сосо мгновенно чувствовал, когда человек врёт. С нею, как и со Станиславом, он сразу понял, что ему говорят правду. Он мысленно выругался, и мысли его обратились к более насущным делам. Старик у себя в Женеве засуетился, рвётся сюда, всех письмами достаёт. У него собачье чутьё, значит, Станислав говорил правду — началось. Неужели германское правительство, и в самом деле, его пропустит? Хотя, чему тут удивляться? Им только на руку, если здесь начнутся беспорядки.
А, вот, то, что немцы будут давать деньги, практически, без счёта, вызывало в Сталине внутренний протест. Станислав, безусловно, говорил правду, Сосо это ясно видел, но всё равно, что-то тут не так. Откуда у воюющей на два фронта страны лишние миллионы, да ещё золотом? Была тут какая-то хитрушка, которой не знал и Станислав. Что, в общем-то, и неудивительно. Почти сто лет прошло, и не такие сведения терялись. Тем более, как успел заметить Сталин, в экономике его друг разбирался слабо. Значит, эти деньги кто-то Германии дал. И дал именно тот, кто очень заинтересован в слабой России. А, точнее сказать, в том, чтобы никакой России вообще, не было. Но, кто? Неплохо бы со Станиславом встретиться и поговорить на эту тему.
— Не так, — впопад ответил он отцу Надежды. — Маркс говорил, что хозяином становится тот, в чьих руках находятся средства производства.
Глава 12. Неслучайные случайности
Стас вошёл в прихожую и, сбивая с себя перчатками снег, разделся и подал Клаве бекешу и шапку. Март, как обычно, показывал свой вздорный характер и, после трёх солнечных дней, вдруг снова разразился жестокой пургой. Горничная широко распахнула глаза, увидев разорванный пулей рукав. Предупреждая готовый вырваться вскрик, он быстро прижал палец к губам девушки и отрицательно покачал головой. Клава покорно кивнула и повернулась к гардеробу.
Карауливший его возвращение Андрюшка вылетел навстречу, с разбегу боднул головой и надёжно уцепился за папин большой палец. Не обращая внимания на робкие увещевания горничной, Сизов сгрёб сына на руки. А тот, забавно вставляя, куда надо и не надо, недавно освоенную букву «Р», стал выкладывать новости за прошедший день.
— Я всю кашу съел. А деда сердитый, в лошадки играть не хочет. Дворник Митрий сегодня с красным бантиком ходил. А Клава крынку с молоком разбила, сказала, что я под ногами путаюсь.
— А ты перед ней извинился?
— Я нечаянно! — голова покаянно опустилась папе на плечо.
— Вот, тут ты не прав! Напрокудил, имей мужество честно сознаться.
В отличие от женщин, Стас с сыном никогда не сюсюкал, разговаривая как с равным. Малыш это ценил и потому разногласий между ними не возникало.
— Я ей обезьянку дам поиграть, — с серьёзным видом кивнул Андрюшка, полагая, что этим вопрос исчерпан.
Стараясь не рассмеяться, Стас согласно кивнул и коснулся губами тёплой макушки. Так, разговоривая, они добрались до столовой. Столыпин и Наташа сидели за столом, и их вид оперу не понравился с первого взгляда.
— Что стряслось? У вас вид, словно кто-то помер.
— Всё к этому идёт, — мрачно обронил Пётр Аркадьевич.
— Деда, а блины давать будут? — встрял малыш.
Неделю назад, Клава, поминая своего, лет с десяток тому, помершего батюшку, кормила Андрюшку блинами. Вот, и запомнил.
— Папа! — протестующее воскликнула Наташа.
— Что «папа»? — пожал плечами отец. — Это отречение — смерть русской государственности.
Стараясь не звенеть, Клава поставила Стасу прибор. Усадив Андрюшку на высокий стул, он ушёл в туалетную комнату, вымыл руки и, вернувшись, занял своё привычное место напротив тестя.
— Значит, отрёкся государь Император?
Жена кивнула.
— И, разумеется, в пользу Михаила?
— Разумеется, — буркнул Столыпин. — Ведь эти сраные реформаторы прекрасно понимают, что отречение в пользу цесаревича им ничего, ровным счётом, не даёт.
— Почему? — робко спросила Наташа.
Отец молча отхлебнул чай и только хмыкнул.
— Очень просто, — ответил вместо тестя опер, принимаясь за поданный Клавой бифштекс. — Если корону примет великий князь Михаил, он может заключить мир с немцами, может изменить Конституцию, в общем, всё, что угодно, может. В том числе, отречься от престола, ибо человек он взрослый
