– Только круглая дура станет заключать с тобой сделки, – отрезала Брадаманта, укрывшись за большим отдельно стоящим шкафом.
– Ты была точна и нагла. – Дыры на лбу Альбериха неестественно темнели, за ними не угадывалось ни плоти, ни кости. Он вытянул руку в сторону Брадаманты. – Великие лорды, владыки эльфов не являют себя в своем истинном виде в физических мирах. И знаешь почему?
– В них слишком много хаоса, – ответила Брадаманта четким и ясным голосом, как будто отвечала на уроке в школе. – Они уничтожат мир.
– Именно, – промурлыкал Альберих. – И ты этого не хочешь.
Воздух затрепетал вокруг его ладони. Она дымилась, как будто его плоть была жидким азотом, способным прожечь дыру в ткани бытия.
– И чтобы предотвратить это, мне нужен один из вас. Тот, чья кожа цела…
Ирэн вздохнула. Он не запретил ей дышать. А она не собиралась признавать связь, которой он опутал ее.
Она – Библиотекарь. Обет делает ее служанкой Библиотеки, но он же служит ей и защитой. В истинном Языке заключается ее свобода. Брадаманта разрешила ей двигаться. И она не позволит…
Печать отягощала ее спину, тяжелым бременем тянула вниз, на колени…
…она не позволит…
Раскаленным добела железом обжигала ее…
…не позволит ему сделать это. Не покорится. Даже если он стал чудовищем. Тварью, убивавшей более сильных Библиотекарей, чем она сама, она не позволит себе покориться его оковам.
Ирэн открыла рот. Еле заметное движение губ длилось как будто несколько лет. Она всматривалась в цветок темного пламени, распускавшийся вокруг руки Альбериха. Она попыталась отвлечь его, выиграть время, чтобы связаться с Библиотекой. И тут ее осенило.
– Кожа Дженнифер Муни! Немедленно сойди с этого тела!
И кожа сошла – клочьями, лохмотьями, подобно расползшейся по швам одежде. Пламя вокруг руки Альбериха погасло, и, распахнув рот, он завыл от боли. Одежда на нем распалась, рассыпалась, смешиваясь с бледными обрывками кожи. И то, что осталось, так ударило по глазам Ирэн, что ей пришлось отвернуться и прикрыть их рукой. Внутри украденной кожи Альберих оказался живой дырой, ведущей в некое место или вселенную, которая просто не могла существовать вне человеческого облика. Она увидела живые мышцы, жилы и кровь – их цвет обжигал сетчатку ее глаз. Она видела предметы, формы, двигавшиеся и притягивавшие к себе свет, а также изменчивые структуры, не несущие в себе никакого смысла. Вся реальность вдруг сделалась непрочной как занавес, который можно прорвать в любой момент. Ирэн понимала, что кричит, и слышала такой же стон Брадаманты. И Альберих вопил от ярости и боли на ультрачастотах, недоступных человеческому голосу.
Так вот почему ему приходится носить кожу, прогремел в ее голове ответ, как будто из слов, звено за звеном, образовалась цепь, связывающая ее со здравым смыслом.
Так вот почему ему приходится носить кожу…
Альберих повернулся и указал на нее, и реальность сотряслась, повинуясь его жесту. Деревянный пол под ее ногами прогнил, в нем открылись пасти, чтобы поглотить мертвых насекомых и вцепиться в ее лодыжки. С потолка упала пелена паутины, полная пепла и пауков.
– Они придут за тобой, – прошептал Альберих. Голос его вновь изменился: теперь в нем не было женственности или интонаций Обри, он стал совершенно другим – гудящим как расстроенное пианино, лишенным благозвучия, и слышать его было мучительно.
– Ты причинила мне боль, и я причиню боль тебе! Я предам тебя Белым Певцам, отправлю в Падшие Башни…
Паутина упала на лицо Ирэн, и ужас от этого прикосновения, потребность избавиться от него, и пауки, заползавшие в волосы, заставили ее очнуться. Ужас превратился из чего-то неотмирного и пронизывающего кости в обычное человеческое отвращение. Ей нужно всего мгновение, чтобы произнести имя Библиотеки и призвать ее. Таков был план. Ничтожный и жалкий, он все-таки существовал. Однако Альберих сразу поймет его в тот самый момент, когда она заговорит, а все его внимание пока что обращено к ней. Она не сумеет произнести ни слова.
Брадаманта визжала. Значит, никакой помощи от нее ждать не приходилось. Вейл лежал без сознания. Она надеялась, что это так. Без сознания, но не мертвый.
Еще одна витрина рассыпалась на мелкие осколки, впивавшиеся в ее одежду, превращавшиеся в певчих птиц из стекла, с прозрачными коготками и острыми клювами. Ирэн взмахнула рукой, чтобы защитить лицо от стеклянной птицы, чьи острые крылья оставляли глубокие порезы на коже. Кровь, словно густые чернила, потекла по ее руке.
Ну, разумеется. В конце концов, Истинный Язык – это нечто большее, чем произнесенное слово.
Плотно сомкнув ладони вокруг трепещущей птицы, Ирэн упала на колени. Тварь терзала ее ладонь и пальцы острыми крыльями, Ирэн слышала свой полный муки голос, но доносился он откуда-то издалека. Окружавшее ее безумие было куда более реальным, чем эта боль. Ей смутно подумалось, что она наверное навсегда погубит свои руки. Однако когда на кону жизнь, выбор очевиден.
Сквозь пелену смешавшихся с паутиной волос она видела, что Альберих поднял руку, возможно для того, чтобы наслать на нее новые ужасы, или нанести ей последний удар.
Альберих мог остановить ее, если бы она попыталась заговорить. Но он никак не отреагировал, когда она вогнала стеклянную птицу в сделавшийся жидким пол, как провела ею длинный, заполнившийся ее кровью разрез. Он смеялся… смеялся, когда на ее плечи сыпался мусор с просевшего потолка. Но ей был нужен повод. То, что сможет объяснить ее действия. Что-то, чего он ждет от нее.
Подняв окровавленные руки, Ирэн ткнула в него стеклянной птицей.
– Пол! – воскликнула она на Языке. – Поглоти Альбериха!
Вздымавшаяся масса древесной гнили затопила ее ноги, но Альберих возвышался над ней и ходил по воде, как по суше.
– А давай попробуем наоборот! – глумился он над ней. – Пади ниц и утони в нем!
Ирэн уже была на коленях. Она чувствовала, как дерево, подобно жидкой грязи, хлюпает вокруг ее ног, как подбирается к ягодицам. Гниль не была влажной, она не промочила ее юбку, она прижималась к ее телу словно голодные губы. Ирэн на мгновение запаниковала – как быть, если замысел ее не сработает? Она позволила себе закричать, и подгоняемая ужасом, вонзила стеклянную птицу в остатки пола. Снова и снова, все глубже уходя в пол, надеясь спасти себя. Ее кровь заливала начертанные линии. Она уже по пояс погрузилась в дерево. Однако нанесенные птицей линии оставались видимыми на медленно сочащемся гнилью полу. Может быть, потому что начертаны они были на Языке, или же потому, что не могли не сработать, иначе ее ожидало нечто худшее, чем смерть.
– Проси прощения, и я спасу тебя! – глумился Альберих. – Проси,
