Из окон по-прежнему лился слабый тусклый свет, хоть и стояла полная тишина.
– Видимо, хозяева еще не спят,– рассудил Хома.– Но встречать путников что-то не спешат.
Поднявшись на крыльцо, парень неуверенно постучал в дверь. Никто ему не ответил. Поежившись, Хома заглянул в окно, но ничего не сумел разглядеть из-за занавесок.
Обернувшись на кобылу, громко надувавшую ноздри, он с ужасом осознал, как напугана и измождена несчастная лошадь. Ему и самому было не по себе: вокруг мазанки стояла непроглядная тьма, от которой волосы поднимались дыбом.
Резко подбежав к двери, Хома забарабанил изо всех сил и закричал:
– На помощь! Сарай горит!
Дверь не открылась, зато парень ясно услышал топот и скрип в сенях и разобрал даже чье-то тяжелое дыхание.
– Открывайте, я вас слышу,– взмолился бурсак. – Вы же не хотите, чтобы я и вправду поджег сарай?!
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился обрюзгший мужик с сединой в волосах, с широкими, крупными плечами и вздернутым смешным носом. Его измятое лицо, сонное и встревоженное, походило на вареную картофелину. В здоровенных руках он крепко сжимал ружье, нацеленное в грудь Хоме.
– Чего тебе? – хриплым голосом неприветливо поинтересовался он.
– Я устал и продрог с дороги,– парень сделал жалостливую мину. С тревогой глядя на ружье, он постарался потихоньку приблизиться к двери, чтобы хоть немного погреться.
– А мне шо с того? – мужик сердито хмыкнул, не убирая оружия.
– Неужели вам меня не жалко? – удивился Хома.– На дворе темень, моя лошадь выбилась из сил, я продрог, пустите заночевать!
– Делать мне нечего, пускать к себе всякий сброд и разбойников! – мужик сплюнул перед незваным гостем и стал медленно закрывать дверь.
– Постойте же! – взмолился Хома и схватился за дверь обеими руками.– Никакой я не разбойник! Я обычный бурсак! Скажите, вы в Святую Троицу веруете?!
Мужик от неожиданности отпустил дверь, и бурсак чуть не повалился на крыльцо, но вовремя удержался.
– Вижу, что веруете! Я же будущий поп. Неужели бросите святого человека в беде, помирать от голода?!
За спиной мужика послышался сердитый женский голос. Он невнятно ворчал откуда-то издали. Отмахнувшись ручищей, мужик опустил ружье. Голос стих. Мужик задумчиво почесал бороду.
– Бурсак, говоришь,– он снова оглянулся и нахмурился.– Черти тебя принесли! Неужто нельзя заночевать в другом месте?!
– Да какое ж другое место?! – взвизгнул Хома и испуганно огляделся по сторонам.
– Пусти, говорю! Все мы под Богом ходим! Гляди, придут за тобою нечистые отмстить за мою погибель! – с этими словами он сильнее потянул на себя ручку двери.
Мужик настолько не ожидал от бурсака таких гневных речей, что даже попятился. Воспользовавшись моментом, Хома скользнул мимо него в теплые сени и, совершенно осмелев, поспешил в горницу.
Опомнившись, мужик схватил его за руку своею лапищей и, злобно глядя в глаза, выдохнул:
– Куда! Оставайся в сенях! Гляди, глаз с тебя не спущу!
Не слушая его, Хома шагнул в горницу и замер на входе.
За убогим деревянным столом сидела еще не старая баба (видать, жинка мужика) и приятная дивчина лет шестнадцати. При взгляде на Хому, обе они дружно смутились и, потупив испуганные голубые глаза, уткнулись в вышивку. Мать и дочь были очень миловидны и настолько похожи, словно это был один и тот же человек, родившийся дважды, только через несколько лет.
Обстановка вокруг была крайне скромная, как и простая грубая одежда хозяев. Снова подняв глаза, дивчина с любопытством поглядела на Хому и тут же раскраснелась. Ее мать улыбнулась дружелюбно, но, заметив реакцию дочери, встревоженно закусила губу.
Парень подумал, глядя на дивчину: «Эка я удачно зашел! Недурна. Хорошо, что она от отца ничего не унаследовала. На носатую картофелину, как он, она точно не похожа!»
Ухмыльнувшись, бурсак наткнулся на угрюмый взгляд хозяина. Смущенный Хома отвернулся от дивчины, оглядел свою пыльную одежду, грязные сапоги и благоразумно отступил обратно к дверям.
Мужик тотчас схватил его за плечо и хотел было вышвырнуть из горницы, но неожиданно вмешалась его жинка.
– Полно те, Явдоким! – ласково поглядев на мужа, тихо сказала она.– Это ж голодный бурсак. Он, должно быть, крошки во рту давно не держал, нужно накормить его с дороги.
Помявшись, Явдоким отпустил плечо Хомы.
– Твоя правда, Ганна. Совсем я нервный стал… – мужик отступил в сторону и, тяжело прошагав по светлице, опустился на лавку возле жинки и дочери.
Ганна тепло улыбнулась мужу, и Явдоким совершенно растаял и расслабился, хотя ружье так и лежало у него на коленях, словно он случайно про него позабыл.
Коротко переговорив, мать и дочь встали и, подойдя к печке, стали суетливо бренчать посудой и накрывать на стол. Когда Явдоким угрюмым жестом предложил бурсаку присесть, Хома буквально расцвел от счастья и поскорее плюхнулся на лавку, по другую сторону стола от неприветливого хозяина.
Угощение оказалось скудным, и, увидев его, парень даже испытал стыд за то, что приходится объедать несчастных людей. Впрочем, стыдился он недолго. Едва запах сала, слегка скисшей капусты и несвежего каравая коснулся его носа, бурсак тотчас набросился на еду и умял все до последней крошки. Мать и дочь с большим любопытством и теплом наблюдали за ним.
Явдоким, которому никак не сиделось на месте, тем временем сходил на двор и привязал в сарае Хомину лошадь, почему-то не позволив гостю сделать этого самому. Но размякший от еды парень был и рад тому, что ему не придется выходить в темноту и холод.
Едва хозяин скрылся, дивчина зачарованно уставилась на Хому широко раскрытыми глазами. Звали ее Прасковья, как он расслышал из их тихого разговора с матерью. Ее заинтересованный взгляд нервировал гостя, да и Ганну тоже. Но если мать тихо молчала, то парень смущался и краснел, хотя и не мог понять почему. Дивчина была не в его вкусе: она, конечно, довольно милая, но Вера, которую Хома не мог забыть, была гораздо красивее.
Вернувшись, озябший хозяин замахал ручищами, приобнимая себя за широкие плечи, и встал в дверях, сверля гостя недобрыми глазами.
Закончив скромную вечерю, бурсак поблагодарил хозяек и, напустив на себя важности, деловито спросил мужика:
– Я покурю люльку, да и заночую потом в сенях? Мужик сдержанно кивнул. Хома прошел мимо него в двери, и Явдоким нехотя поплелся за ним.
Молча покурили они на крыльце, подрагивая от пронзительного ветра и встревоженно вглядываясь в ночное небо. Мужик по-прежнему крепко сжимал ружье. Поразмыслив про себя, Хома решил, что Явдокима можно понять: страшно пускать незнакомца в дом, когда у самого дочка на выданье.
Докурив, бурсак вытряхнул люльку, убрал ее в карман шаровар и осторожно проскользнул мимо неподвижно замершего как камень хозяина обратно в сени.
Глядя, как Хома устраивается на жестком полу, куда Ганна уже натаскала соломы, Явдоким запер дверь изнутри на щеколду
