Ганна закивала головою, соглашаясь, и разожгла свечу. Дрожащими руками она передала ее Хоме. Приняв свечу, бурсак склонился над тетрадью. Пальцы не слушались его, названия с изображениями плыли перед глазами. Он никак не мог найти никого, кто походил бы на существ, находившихся снаружи, тем более разглядеть их как следует не удавалось. Явдоким подошел и удивленно заглядывал ему через плечо.
Внезапно, издав протяжный стон, одна тварь ввалилась через окно в горницу и, раздувая ноздри, замотала головою. Покрутив уродливым пятачком, она попыталась расправить мелкие крылья на волосатой спине. Не раздумывая, Явдоким выстрелил в нее. Взвизгнув, продырявленная тварь отлетела в угол и тяжело повалилась, забрызгав стену кровью.
Ганна с Прасковьей визжали уже не переставая.
Осознав, что времени больше нет, бурсак бросился к сеням. В ушах у него стучало, перед глазами все плыло. Ринувшись за ним, Явдоким крикнул жинке придерживать ставни, а сам стал отодвигать щеколду на двери. Наконец справившись с нею, мужик решительно толкнул дверь. Она приоткрылась, но тут же снова захлопнулась, так сильно ее облепили твари.
Тогда Хома склонился к постели, на которой спал, и, схватив длинный пучок соломы, поджег его от свечи. Вместе с Явдокимом они дружно налегли на дверь. В небольшую щель Хома выставил горящий пучок. Клыкастые морды и когтистые лапы тотчас отпрянули. Навалившись со всей силы, Хома вылетел на ночной двор. Дверь за ним тотчас затворилась. С горящим пучком в руках он остался с тварями в темноте один на один.
Избегая огня, сотни волосатых лап мгновенно облепили парня, другие обогнули его и снова бросились к двери. Словно воронье, твари цеплялись за волосы, толкались, срывали одежду. Они были повсюду. Уворачиваясь, Хома исхитрился вытащить саблю и дрожащими руками стал махать вокруг, разгоняя чудовищ, стараясь хотя бы ранить кого-то из них.
И без того темная ночь почернела от кишащих тварей. Острая сабля Хомы наконец как-то тягуче прошла по телу одной из них. Разрубленная пополам тварь рухнула к его ногам. Оскаливая разъяренные хари, чудища бросились врассыпную. Огибая Хому, словно черная бушующая река, новые и новые твари вылетали откуда-то из леса и неслись к мазанке.
Вдруг, скрипнув, отворилась дверь. На пороге показался Явдоким, и сразу же за этим последовал выстрел, мгновенно разметавший по крыльцу кровавые ошметки сразу троих чудищ. Отбросив ружье, Явдоким выхватил саблю из-за пояса и стал неловко и медленно ею размахивать.
Все это произошло в считанные мгновения. Но в эти мгновения бурсак позабыл защищаться, и тогда твари облепили его тело сплошной зловонной массой. Задохнувшись, он с трудом охнул. Яростно отбиваясь, он наконец скинул их с правой руки и сумел неловко замахнуться саблей. Воздух засвистел. Продолжая отчаянный полет, сразу пять тварей наткнулись на острие сабли и, поверженные, рухнули к ногам Хомы.
Ближайшие тотчас бросились в разные стороны, но остальные не могли остановиться на бегу и снова и снова врезались в парня, норовя сбить его с ног. Махая саблей, раздираемый когтями, орошаемый брызгами крови, неожиданно ликующий от хруста костей, Хома испытал такой прилив азарта, что позабыл обо всем на свете. Его тело словно слилось с оружием, он не чувствовал ни усталости, ни боли, не понимал, сколько раз его ранили и насколько серьезно.
Внезапно погрузившись в бесконечное нечто, Хома увидел себя, мощного как скала, злого, как разъяренный зверь, на просторном сером лугу, над которым плыли серые облака, размахивающего саблей и разгоняющего огромных ярких уродливых бабочек с громадными перепуганными человеческими глазами. Хрупкие бабочки ломались, рвались, умирая вокруг него сотнями. Его тело обдувал легкий ветерок, а внутри него клокотала ненависть и росло, росло желание убивать, крушить.
– Н-нет! – зарычал Хома, крепче сжав рукоять сабли ладонями, почему-то покрытыми густой шерстью.– Не сейчас!
Он тут же вновь оказался перед мазанкой, на ночном дворе, огибаемый нескончаемым потоком чудовищ. Нос резанул противный, кислый смрад от тел. Глазам понадобилось несколько мгновений, чтобы они снова привыкли к темноте. Разом навалились тяжесть и усталость. Хома почувствовал, что не может больше так резво размахивать саблей.
У его ног лежали уже десятки бездыханных или умирающих тварей. И в какой-то момент убивать стало некого: чудовища стали осмотрительнее и не решались нападать на него в открытую. Вокруг него образовался широкий круг. Выбегающие из леса и проносящиеся на огромной скорости твари больше не рвались в мазанку, а с визгом удирали дальше, в темноту. Хлипкое строение совсем покосилось от ударов нескольких сотен лап, его стены и крыша стали черными от грязи.
Не понимая, что происходит, Хома стал озираться по сторонам. Тут только ему наконец удалось разглядеть тварей получше: по пояс человеку, они были покрыты темной густой шерстью. У них были жуткие перепончатые крылья, слишком маленькие, чтобы взлететь, но достаточные, чтобы совершать громадные прыжки. Напуганные морды с уродливыми пятачками и круглыми глазами были искажены от ужаса. Двигались твари очень проворно, напоминая смесь кабана, обезьяны и летучей мыши. Почему-то ему показалось, что они не собираются больше нападать. Они рассыпались перед Хомою, густым потоком несясь мимо мазанки и устремляясь куда-то вдаль. Многие из них молча падали, сраженные неловкими усталыми движениями неповоротливого Явдокима.
Размахивая саблей со всех сил, он едва не валился с ног. Вокруг него лежала уже приличная гора трупов, ненамного меньше Хоминой.
Неожиданно бурсак понял, почему твари больше не приближались к нему. Голубое сияние на его груди было таким сильным и мощным, что вырывалось в темноту даже сквозь ткань рубахи.
Потянув амулет за ремешок, Хома вытащил его наружу. Темная ночь озарилась ярким голубым сиянием. Завизжав, последние твари бросились врассыпную и скрылись в темноте.
Не понимая, куда они все враз подевались, рассвирепевший Явдоким с криком бросился догонять тварей, скрывшись за деревьями.
Оглядевшись, Хома увидел, что он один. Хлопнув крыльями, три последних чудища скрылись, спрыгнув с разрушенной крыши мазанки. Земля вокруг была сплошь усыпана останками их сотоварищей.
Ухмыльнувшись, Хома приблизил к себе амулет. Голубой камень ярко пульсировал, постепенно темнея, становясь зеленым. Нагнувшись, парень с жаром поцеловал его и спрятал за пазуху.
– Я знаю, это ты придал мне сил,– прошептал он. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышли перепуганные Ганна с Прасковьей. Охнув, мать и дочь закрыли лица, чтобы не видеть чудовищную картину бойни, представшую перед ними.
Ганна брезгливо озиралась на крыльце, опасаясь перепачкаться в крови, подавляя порывы рвоты, в то время как Прасковья неожиданно сорвалась с места и бросилась к Хоме, без разбору шлепая по трупам.
Босоногая
