– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
Ничего не различая перед собою, Хома упрямо переставлял непослушные ноги, слыша лишь тяжелое дыхание, уже не различая, чье оно, чувствуя кислый запах пота и плесени.
Не в силах идти дальше, Язва то и дело останавливался, испуганно таращась по сторонам, и каждый раз Хома убеждал крепкого, тучного чумака сделать новый шаг. И снова пел молитву. Пусть Язву и не защищал амулет, как бурсака, но чумак стойко держался, хотя с каждой минутой становился все бледнее.
Невероятными усилиями они одолели коридор и увидели перед собой множество дверных проемов.
– Туда,– тяжело прохрипел Язва, который был уже совсем плох, указав куда-то в темноту. С тревогой поглядев на него, Хома перевел взгляд на атамана: глаза Братислава были плотно закрыты, голова закинута назад. Из раскрытого рта вывалился сухой белый язык. Сделав еще одно усилие, бурсак упрямо потянул их за собою.
Наконец впереди показалась лестница, ведущая куда-то вниз. Из последних сил Хома ринулся туда, и, развернувшись боком, они, держа атамана под руки, медленно зашли на узкие ступени. Громко захрипев, Язва, который шел первым, вдруг оступился, и они покатились вниз, толкая друг друга, больно ударяясь ребрами о ступеньки.
Когда Хома наконец очутился в самом низу, тело атамана с легкостью тряпичной куклы рухнуло на него. Глубоко вдохнув, Хома раскрыл глаза и увидел, что Братислав мертв. Его бледно-голубое лицо исказила уродливая смертельная судорога.
Рядом с парнем, закатив глаза, лежал здоровенный Язва. Его толстый живот часто вздымался. Крупные руки чумака мелко подрагивали, изо рта шла густая пена.
В отчаянии оглядевшись, бурсак увидел, что они находятся в тесном помещении, заваленном разным хламом и тряпками. Их больше не окружали ужасные черные стены. Сквозь пыль и плесень со стены проглядывал бледно-желтый известняк.
Глава XI
Жестокая месть
Когда Хома открыл глаза, сквозь узкие окна с тяжелыми решетками, освещая желто-белую унылую стену, лился дневной свет.
«Я жив,– промелькнуло у него в голове.– Пресвятая Богородица, я жив!»
Бурсак резко сел, истерически расхохотался и вдруг почувствовал рядом с собой какое-то движение. Вздрогнув, Хома увидел Язву, сидящего на полу на куче грязного вонючего тряпья. С широко раскрытыми глазами чумак жадно перебирал серебряные и червонные монеты в мешочке, который он, вероятно, снял с пояса мертвого Братислава.
Увидев, что Хома смотрит на него, Язва насупился и спрятал мешочек куда-то под мышку, затем, обхватив себя руками, тучный мужчина закачался туда-сюда как маятник, что-то невнятно бормоча.
Встревоженно окликнув его, бурсак не заметил никакой реакции. Чумак лишь продолжал покачиваться, а потом начал еще и всхлипывать. Опасаясь напугать Язву, Хома осторожно уселся на пол неподалеку от него, стараясь не глядеть на застывшее тело Братислава, лежавшее в странной, неестественной позе после падения с лестницы.
Хоме не верилось, что поведение чумака могло вот так враз измениться. Вместо грубого, бесстрашного мужчины Язва вдруг превратился в плачущего, забившегося в угол, перепуганного человека.
С сочувствием глядя на него, Хома не знал, что сказать. Сказать несчастному чумаку, что все будет хорошо? Бурсак сильно сомневался, что Язва когда-то сумеет оправиться от пережитого. Более того, смогут ли они покинуть замок живыми, Хома тоже не знал. По всему выходило, что камень убивал только ночью. Но как тогда объяснить исчезновение Демьяна, который средь белого дня пошел присмотреть за лошадьми и пропал? В то, что чумак попросту сбежал, Хома не верил. За время этого путешествия с черными чумаками парень хорошо узнал их упрямый, жадный характер. За что они все и расплатились этой ночью своими жизнями…
Бурсак с грустью взглянул на Язву, который перестал плакать, но начал сильнее раскачиваться из стороны в сторону. С трудом поднявшись, парень подошел к нему и хотел заговорить. Вскрикнув, чумак повалился на бок и, всхлипывая, пополз по пыльному полу, по тряпкам и мусору, в ужасе оглядываясь.
Не зная, что делать, бурсак медленно пошел за ним. Тогда Язва побежал прочь на четвереньках, переступив через бледное неподвижное тело Братислава, и скрылся за желто-белой перегородкой.
В тревоге выскочив за ним, Хома испугался, что он побежит в черный коридор, но вместо этого Язва забрался в другое служебное помещение, тоже сырое и заваленное разным хламом. Эта комнатушка отличалась только одним: посредине нее виднелась узкая обшарпанная дверь, ведущая, скорее всего, наружу, во внутренний двор крепости.
В первую секунду не поверив глазам, Хома в несколько прыжков оказался возле двери, до смерти перепугав забившегося в угол Язву. Дверь была не заперта.
– Ну конечно! – от радости бурсак несколько раз открыл ее и снова закрыл, впуская в затхлую каморку свежий воздух.– Бродяги же боялись черного камня, зная, что он проклят! – он схватил себя за волосы.– Вот я дурень! Как еще они могли попадать сюда?!
Язва, наблюдавший за счастливым Хомой, глупо заулыбался, но едва парень поглядел на него, тотчас закрыл лицо руками.
– Да, братец,– прошептал ему Хома.– Мы наконец-то свободны. Осталось только придумать, как вывести тебя отсюда.
Спустя некоторое время после долгих уговоров, сопровождаемых улыбками и веселыми играми, Язва наконец позволил бурсаку подойти к нему и даже взять под локоть.
Убедив чумака, что снаружи безопасно и много всего интересного, парень осторожно и медленно вывел его под локоть во внутренний двор замка.
Едва завидев блестящие черные стены, Язва вскрикнул и хотел было ринуться обратно, но Хома, ловко выхватив у него мешочек с серебряными и золотыми монетами, поманил его за собою. Стараясь не глядеть по сторонам, чумак осторожно пошел за мешочком, то и дело всхлипывая, как маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку.
Хоме тоже было не по себе во внутреннем дворе. Нервно дыша, бурсак продолжал натянуто улыбаться Язве, пятясь к воротам и незаметно оглядывая внутренний двор.
Их взглядам предстала жуткая картина: повсюду лежали обескровленные, словно высушенные тела лошадей. Среди них Хома с горечью признал свою серую кобылу. Рядом с лошадьми, запутавшись руками в поводьях, лицом вниз лежал Демьян.
