– Ясно, – вполне благожелательно ответил отец, одобрив осторожность сына.
– Эти печи дают очень большой жар… – произнес Ваня и замолчал, задумавшись, не понимая, с чего начать.
– И что с того?
– Не знаю, с чего начать. Полагаю, детали тебе неинтересны?
– Так и есть.
– Эти печи позволяют переделывать крицу в железо без долгого и мучительного махания молотами. Быстро, дешево и много. Во всяком случае, на один безмен[43] доброго железа тратится всего два часа выпекания в тигле, вместо седмицы махания молотами. А угля уходит в два десятка раз меньше, чем обычно в горне сгорает при том же деле. Да и качеством оно лучше получается. Мда… это сложно оценить, но кузнецам мое железо по душе.
– Не хочешь у ковалей покупать их прутки да проволоку?
– Не хочу.
– Почему?
– Дорого и мало.
– Мало? А сколько же у тебя делают?
– В печь тигель ставится на пять безменов варева. Выпекается два часа. Потом заглушку снимают. С помоста тигель достают щипцами, подсыпают угля и ставят новый тигель. Затем заглушку возвращают на место на следующие два часа. Ночью тоже трудятся.
– Ночью? – удивился отец.
– Чтобы печь не остывала и впустую жар не отпускала. Так вот. За день и ночь работающая печь пропускает через себя одиннадцать тиглей по пять безменов в каждый. Совокупно – три с половиной пуда[44]. Добрый коваль молоточным перестуком столько и за пару месяцев не сделает даже с тремя подмастерьями-молотобойцами.
– А чего не дюжина?
– Так уголь досыпать надо. Зольник почистить. Это время. И все делать осторожно. Расколоть заглушку или тигель – плевое дело. Да и опасно с таким жаром работать. Опять же, осмотреть нужно, где возможно. Печь-то работает непрерывно, пока кладка разрушаться не начнет, и упускать этот момент опасно. Но ей на смену всегда стоит запасная, чтобы сразу включить в дело, пока эту порченную ремонтируют. Из-за чего и выходит, что постоянно работают только две печи. Оттого и выход за полную смену не пятьдесят пять безменов, а сто десять. В седмицу же без малого полсотни пудов набегает. Для дел бронных более чем достаточно. Еще и на продажу выходит немало[45].
– Но я видел четыре горячих печи. Почему две?
– Вторые две – то для опытов иных. Там все сложно и непостоянно… – произнес Ваня.
– Хм, – усмехнулся Великий князь. – Сынок, ты хоть понимаешь, что, ежели ковали узнают о том, СКОЛЬКО у тебя тут доброго железа делается, они вой поднимут? Они ведь стараются, тяжелым трудом добывают. А ты?
– А я умом, – улыбнулся сын. – Я же сын Великого князя, а не простой коваль. Мне думать положено. Не переживай, отец, воя они не поднимут. Крицы я уже за готовое железо покупаю у ковалей по их же просьбе и сходной цене. Ведь молотком выбивать «дурь» из крицы, превращая ее в железо, долго и тяжело. А так они могут сразу ковать что-нибудь дельное без этой мороки. Поверь – они довольны и охотно везут мне крицу.
– А остальные?
– Купцы сказывают, что в добром железе у нас крепкая нужда. Вон новгородцы шведское закупают в немалом числе. Да из Любека, Данцига и прочих ганзейских городов его везут. И никто не жалуется. Так с чего это ковалям на печаль изводиться? Они только рады будут покупать наше, особенно если оно будет дешевле иноземного.
– Добре, – кивнул отец, пристально смотря на сына и пытаясь просчитать в уме доходы, которые удастся с дельца этого малого выручить. Но получалось туго. Кроме мыслей в духе «дохрена», ничего на ум не шло. Посему он плюнул пока и решил вернуться к упущенной детали. – А опыты? Чего про них не сказываешь?
Ваня немного пожевал губы, смотря на отца с сомнением. А потом, тяжело вздохнув, встал, подошел к большому сундуку у стены. Открыл навесной замок германской работы. И начал выкладывать на стол завернутые в тряпицы поделки разного толка.
По мере того как княжич доставал поделки, глаза Великого князя все ширились и ширились. Некоторые вещи он опознать не мог. А вот с виду простенькую чашку взял едва ли не трясущимися руками и стал рассматривать со всех сторон да постукивать.
– Это… это же…
– Фарфор, – сказал Ваня. – Твердый костяной фарфор, если быть точным. Состоит из колокольной белой глины, костяной золы и толики горного хрусталя. Обжигается при очень больших температурах. Настолько больших, что железо при них жидкое делается.
– Ты знаешь, СКОЛЬКО это стоит? – сглотнув подошедший к горлу комок, спросил отец.
– Знаю. Но пока это опытный образец. Ни денег, ни сил, ни людей для подворья фарфорового у нас нет. Я разорваться не могу. Сначала нужно с броней все наладить. Потом уже за новое дело браться. Посему пока состав подбираю да опыты ставлю. Поверь, каждая такая чаша – плод большого труда и великой мороки. Смесь для лепки нужно составлять из материалов, перетертых в мельчайший прах. И горный хрусталь тоже. Можно и так делать. Все одно фарфор – очень дорогой товар. Но я, уверен, что-нибудь придумаю.
– А это?
– Стекло. Мне пока недосуг с ним даже опыты проводить. Совсем времени не хватает. Просто попробовал. Понял, что можно. И решил оставить на потом. А вот это, – указал Ваня рукой, – горный хрусталь. Он, как оказалось, тоже плавится[46].
Просидели часа два. Иван Васильевич тыкал пальцем в какую-то невзрачную, на первый взгляд, безделушку, а сынок про нее рассказывал. Слушал и медленно приходил в ужас. Какой бы вопрос он ни задал, сын знал на него ответ.
«Откуда? Как?!» – били набатом в его голове мысли, заставляя лихорадочно перебирать варианты. Даже самые ученые люди, известные Великому князю, и толики не знали того, чем уверенно оперировал Ваня. Да и словечки иной раз проскакивали незнакомые. Но этому отец легко нашел объяснение, как-никак сынок учил и латынь, и польский, и греческий, и татарский, да с купцами и ремесленниками много общался. Поди нахватался словес разных. Но остальное-то откуда?
– Отец?
– А? – вздрогнул Иван Васильевич, выныривая из своих мыслей.
– Ты сделался совсем бледным и, как мне кажется, задумался о чем-то, не слушая мой рассказ…
– Откуда ты все это знаешь? – медленно, по слогам, с нажимом спросил Великий князь.
– Я учусь, – пожал плечами Ваня. – Внимательно слушаю, что люди говорят, читаю, думаю и пробую проверить свои мысли. А ну как выйдет что дельное?
– Побожись!
– В чем?
– В том, что ты не Антихрист! – прошептал отец и сам вздрогнул от звуков своего голоса.
– Не сходи с ума, отец, – с легким разочарованием в голосе произнес Ваня и широко, размашисто перекрестился без всякой суеты. – Вот тебе крест, что не Антихрист я и не его пособник, и о тех, будь они где в сущем, ничего не ведаю. – После чего достал крест тельный
