– Смотрите, сэр, над седловиной облака, а макушки чистые. Идет мороз. Послушайте доброго совета, поезжайте до Портсмута на барже. Ведь так оно и ближе.
Ричард отрицательно покачал головой, разбирая поводья.
– Нет, Шон, на реке они меня будут ждать. Да, крюк, но уж зато вернее. Спасибо тебе, и позавидуй мне. Париж, город моей мечты. Версаль, Трианон – скоро я это увижу своими глазами. Возвращайся домой и жди меня через год. Я вернусь еще до снега.
Далеко справа, в тумане над озером смутно чернела скала Челтенхема, бормотала на камнях брода вода неумолчной речушки. Какое-то время двумя темными пятнами одним над другим была видна спина всадника и лошадиный круп, потом все растворилось в непроглядном молоке, и лишь долго еще было слышно звяканье подков о камень.
* * *Ночь. Горная дорога. Мороз. Метель. Все намотанные тряпки ничего не дают, страшно подумать, как он примерз бы к металлу доспехов, навьюченных сейчас на вторую лошадь, – хорошо, догадался снять. Всепоглощающее желание соорудить хоть какую-то преграду меж одеревенелым телом и лютым холодом вокруг – ах, мне бы юрту сейчас (почему именно юрту?), деревянный каркас, двойной стеганый войлок, или что там, и костер посередине, да парочку этих их шотландских пледов, и, кажется, другого счастья не надо… Но нет юрты, и ног уже не чувствуешь, и одна ноздря уже закаменела, а воздух сквозь вторую режет горло ледяным ножом, и уже боль, и впереди ничего, кроме заиндевелых лошадиных ушей, и пневмония гарантирована. Правда, в укладке сбоку – набор шприцов и ампул, которые в три четверти часа избавят от любой пневмонии и вообще поднимут со смертного одра, но где же, о господи, та обитель, где можно будет спешиться, сесть к огню и вонзить в бедро благословенную иглу?
Морщась, Ричард поднял голову и вдруг придержал коня. Впереди, в синем мраке, за хаосом несущихся снежинок, возник черный силуэт летящей лошади с громадными передними копытами. Глостер с силой выдохнул, закрыл и снова открыл глаза и тронул жеребца с места. Через десять шагов открылось, что чудовищные копыта – это темные провалы справа и слева от высокого бревенчатого пандуса, а голова и шея – такая же черная тень под двускатной, с нависшей снежной периной, крышей большого, словно погруженного в скалы, дома.
Ричард откашлялся, подвигал туда-сюда меч в ножнах, и вот к хрусту снега под шипастыми горными подковами присоединился гулкий звук промерзшего дерева; затейливой работы резная ручка, широкая дверь неожиданно подалась, и, не дожидаясь ничьих приглашений, Глостер, мучительно переступая неживыми ногами, завел обеих лошадей в необъятные сени, приветливо освещенные крохотным фитильком в плошке на столбе. Герцог едва успел разглядеть еще две конские морды в очень добротно устроенных стойлах – лошадки явно хозяйские, – как откуда-то вынырнул не то мальчик, не то девочка, черт разберет, глаз выколи, и гостеприимно принял повод. Ричард стащил с лошади переметные сумы, перекинул через плечо, не глядя, толкнул следующую дверь – надо же, смазана, не скрипит, чудеса, что же за гостиница такая – и вошел в комнату, подумав: «Надо сейчас не разомлеть, а собраться с силами и сходить проведать лошадей». Мороз все еще держал цепкой хваткой за икры и спину.
Комната оказалась не комната, а целый зал – камин из дикого камня с вертелом, неохватная балка под потолком, длинный стол на массивных ножках дорогой работы, скамьи, кресла иноземного дерева и лестница с точеными перилами на второй этаж.
– Эй, хозяева, – позвал Ричард, стоя у огня и силясь развязать заледеневший узел шарфа на горле, он знал, что его голос пронизал сейчас всю эту храмину, как она ни велика, до последнего уголка и закутка. – Быстро мне чего-нибудь согреться.
– Добрый вечер, сэр рыцарь, – ответил приятный женский голос у него за спиной. – И нечего так кричать.
– Добрый вечер, хозяйка. – Ричард совладал наконец со столь нелюбимыми шерстяными хвостами и, не оборачиваясь, протянул пальцы к огню. – Простите за шум. Я совершенно окоченел. Как вас зовут?
– Интересные у вас манеры, сэр рыцарь, – насмешливо отозвалась хозяйка. – Сразу узнаешь англичанина. В этом доме, сэр, мужчинам положено представляться первыми. Если, конечно, вам нечего бояться.
Ричард наконец повернулся. Перед ним стояла еще совсем юная девушка в платье со сложной рельефной вышивкой и меховыми вставками, у нее были громадные, широко расставленные серые глаза, нос со странной, низко посаженной горбинкой и очень высоко вырезанными ноздрями, а волосы… Такого невероятного изобилия Ричард еще не встречал. Неприкрытое буйство, казалось, волосам явно тесно на столь миниатюрной головке, и отчаянная эта грива была еще и пегой, среди темной массы попадались и странно светлые, и едва ли не рыжие пряди, и седые; множество гребней, заколок и шпилек пытались сдерживать всю эту роскошь хоть в каких-то рубежах, что выходило не везде и с трудом.
– Ага, – сказал Глостер, оценив внешность собеседницы и начав сматывать с себя злополучный шарф. – Уж простите иноземцу его манеры, хозяюшка. У меня много имен. Я Ричард Длиннорукий, некоторые произносят как Долгорукий, я же Ричард Губастый, я не обижаюсь, еще говорят – Горбатый Дик, вот это уж не знаю почему. Да, не путайте с маркграфом Ричардом, он тоже Длиннорукий – я с ним не знаком и даже толком не знаю, что такое маркграф, у нас в краях такие не водятся. Приехал я в Шотландию с некой целью, а вообще я странствующий рыцарь, ищу работы и достойного господина.
Тут он с кряхтением полез из куртки.
– Владею всеми видами оружия и особенно хорош в поединке на мечах, ученик прославленных авторитетов. Разбираюсь в лошадях и осадных машинах, также недурно танцую и знаком с музыкой, играю как на рояле, так и на клавесине, еще на гитаре, банджо и мандолине, у меня абсолютный слух, я пою и могу обучать пению.
Не прерывая речи, он потащил через голову свитер.
– Еще обучался медицине, лечу людей и животных, знаток анатомии и хирургии, мастер иммерсионного масла и гематоксилина. Знаток каллиграфии – тупоконечное перо, готический и романские шрифты с листа без разметки… Разбираюсь в литературе, современной и всякой иной, сочиняю на заказ лэ – простые и двойные, в манере Гийома де Машо, сонеты по итальянской схеме и всякой иной, то же и рондели – берусь соперничать со Стефаном Маларме и Карлом Орлеанским.
Он распустил ремни, со стуком бросил на стол перевязь с мечами, сел и, постанывая, взялся за сапоги.
– М-м-м… Впрочем, не скрою, что не поклонник
