Сам же Лефевр развил необычайно бурную деятельность и произвел настоящие чудеса на государственном поприще. По его настоянию, хотя и со страшнейшим скандалом, Маргарита пошла на невиданную политическую рокировку: отреклась от престола в пользу принцессы Марии, отцом которой, по крайней мере формально, считался Эдуард V. В это родство мало кто верил, но чисто юридически данный жест выбивал из рук Ричарда очень важный козырь.
Кроме того, министр написал несколько чрезвычайно страстных писем Людовику XI. Король Франции, за своими испанскими заботами несколько подзабывший о благоденствии союза двух родственных держав, сообразил, какой жирный кусок может уплыть из его рук, и принял беспрецедентные меры. Восьмидесятитысячное войско под командованием многоопытного маршала де Круи пересекло границу Англии и двинулось на защиту Лондона.
Тут, наконец, и до йоркских тугодумных либералов дошла немудрящая истина, что пока они судят да рядят о законности династической преемственности, на британский трон безо всякого их спроса и участия может сесть бесцеремонный юнец, который запросто пошлет куда подальше их политическую щепетильность и ученость вместе с ними самими в придачу. И действительно, йоркскую делегацию Ричард принял чрезвычайно холодно, чтобы не сказать – по-хамски.
– Я пятнадцать лет слушаю вашу болтовню, – равнодушно сказал он седобородым оппозиционерам. – Настал час заговорить пушкам, но и теперь вы способны только чесать языки. Это, что ли, ваша заслуга перед отечеством? За это я должен вас уважать? По-моему, вы просто дерьмо. Еще пара недель – и вся Англия станет плевать вам вслед. Действуйте, мать вашу, если хотите этого избежать.
Закаленные в политических баталиях ветераны оппозиции онемели. Глостер мало походил на того неоперившегося птенца, которому они с высоты своего опыта собирались дать несколько отеческих советов.
– Черт с вами, – продолжал новоявленный регент. – Мне нужны люди на севере. Во-первых, для переговоров с Нортумберлендом и его католиками, во-вторых, на шведскую границу – этот Харальд, или как там его, спит и видит, какую он заварит кашу, как только мы тут все передеремся. Поддержите меня, это ваш последний шанс. Если же нет – я оставлю одни воспоминания от вашей йоркской богадельни.
* * *Накануне у Ричарда состоялась еще одна беседа, где пришлось затронуть религиозную тему. Сидя в злополучном Уикенхэмском аббатстве, он приказал привести к себе бывшего настоятеля этого аббатства, отца Оливера, который и предстал перед ним в помещении Верхней Трапезной, одном из немногих помещений с уцелевшей крышей.
Преподобный Оливер был абсолютно лысым, тучным, одышливым человечком неопределенного возраста – в ту пору никому бы и в голову не пришло, что это будущий епископ Ковентри. Почтенный прелат в буквальном смысле слова трясся от страха. Его детство в глубоко верующей католической семье было овеяно легендами о тех злодеяниях и насилиях, которые безумный король Генрих и протестантская инквизиция творили над истинной церковью. Его юность совпала с той склокой, которую Первый регент и вся англиканская церковь вела с Римом и которая лишила его аббатства. Теперь не иначе как сам дьявол принес сюда Глостера-младшего – вот уж кто протестант из протестантов, бич божий, – по дороге в свою же бывшую обитель отец Оливер имел возможность убедиться, что разговоры этого бешеного молодца о тысяче кольев – не пустые слова, и никакая знатность и былые заслуги тут не защитят. А если он узнает, чем тут занимались вновь собравшиеся монахи со своим настоятелем? Оливер уже видел перед собой аккуратно обтесанный кол и зачарованно твердил: «В руки твои предаю дух мой, в руки твои предаю дух мой…», и образы мучеников первых лет христианства теснились перед его глазами.
Его усадили за стол, поставили перед ним стакан вина и тарелку с чем-то, на чем сверху лежал огурец – настоятель даже не почувствовал запаха, точнее, почувствовал, но другой частью сознания, которая была в ту минуту где-то невыразимо далеко от него. А дальше пошло еще хуже – он ощутил то, что ощущает человек, очутившись в клетке с тигром, – напротив уселся человек, одно имя которого повергало настоятеля в ужас.
Первых слов Ричарда отец Оливер просто не услышал и лишь чуть позже с запозданием понял, что герцог извиняется за скромность приема. Кол не появлялся, и к прелату до некоторой степени вернулась способность мыслить.
– Святой отец, – сказал Ричард, – я знаю, что многие монахи из вашего монастыря живут теперь в Стратфорде и служат в домашней церкви у мистера Ладлоу – мне говорили, что он весьма образованный человек. У него же находится, как я понимаю, и большая часть монастырской библиотеки.
Аббат узрел, как перед ним разверзаются врата чистилища. Неизвестно, что бы тут могло случиться с отцом Оливером, но Ричард продолжал:
– Я хочу, чтобы эти службы совершались в монастыре, открыто, чтобы монастырь вновь стал действующим и был восстановлен. Я оставлю вам денег – пока немного, вы понимаете меня, время военное – и мистера Бруччо, он строитель и архитектор, знаток сельской готики… словом, знает, как соединять камни.
Тут только отец Оливер обратил внимание, что вместе с Ричардом в комнату вошел еще какой-то человек.
– Но англиканская церковь… Государственная церковь… – прошептал приор, по-прежнему ни живой ни мертвый.
– В Англии теперь свобода вероисповедания, – ответил Ричард. – Да, и я, и его величество король принадлежим к протестантской церкви. Надеюсь, что и большинство англичан следует нашему примеру. Но если кому-то пришла в голову фантазия почитать какого-то итальянского парня – что ж, это его дело. Лишь бы он верой и правдой служил Англии и королю.
– Господь сказал Петру: «Паси овец моих», а папа – наследник Петра, – пролепетал отец Оливер.
– Да, но он не сказал: «Англичане, слушайтесь во всем кардинала Урбино, который был и остался развратником и разбойником», – зарычал Глостер. Его знаменитые губы, выпятившись и тщательно выговаривая каждое слово, шевелились с такой энергией, что аббат частью расколотого сознания вдруг осознал справедливость прозвища Губастый. – Что же это такое? Ваша «Коза Ностра» в сутанах при каждом удобном случае тычет мне в нос святым Петром. Что, я отнимаю у вас Иисуса Христа? Отнимаю святое Евангелие? Говорю: «Не молитесь»?
Тут герцог сделал паузу, похоже, сообразив, что богословский диспут в эту минуту несколько не ко времени.
– Простите, святой отец, наверное, я так рассуждаю оттого, что был на войне. На войне отношения с Богом упрощаются, делаются короче. Не нужно ни икон, ни
