Вечером Ричард устроил королю прогулку меж костров.
– Смотри, Лу, вот эти люди готовы завтра умереть за тебя.
Эдуард, несмотря на юные годы, оказывается, уже усвоил державную манеру говорить о присутствующих нижестоящего звания так, будто они за тридевять земель:
– Они так меня любят?
– Конечно нет, – совершенно в той же манере отвечал Ричард. – Но они любят справедливость и порядок – в Лондоне на троне король, за которого мы проливали кровь, скажут они потом, значит, мы имеем право на пенсии, беспристрастный суд и все прочее. Законность должна начинаться сверху – потому что, если она начнет себе прокладывать дорогу снизу, это будет мятеж и смута. Запомни, тебе предстоит править этой страной.
Солдаты радостно кивали, слушая этот разговор.
Той же ночью короля отправили обратно в Рочестер, который Эдуард отнюдь не стремился покидать, полностью отдаваясь увлечению книгами и театром и совершенно не интересуясь войной и государственными делами. Глостера это очень беспокоило, но поделать он ничего не мог, да, кроме того, он и сам постоянно говорил королю:
– Будь добр и внимателен к Роджеру, если хочешь составить о себе хорошее мнение у потомков. О нас будут судить по артистам, которые играют его пьесы. Мы правим сейчас, он будет править сотни лет спустя после нас. Нас будут видеть его глазами, он станет истиной, и гораздо быстрее, чем ты думаешь.
* * *Выстроились войска – сто с лишним тысяч англо-французских федералов против шестидесяти Глостера. Увидев на экране монитора спутникового слежения, что де Круи перебрасывает кавалерию на левый фланг – туда, где холмы Нэшби опускались к реке, – герцог, как всегда, вытянул губы трубочкой и затем приказал:
– Начинаем. Запускайте беспилотники, им теперь будет не до этого.
* * *Итоги битвы при Нэшби повергли Людовика XI в ужас. Ни один его солдат не вернулся на родину. В Лондоне, несмотря на тихую панику, охватившую двор, выводы были сделаны молниеносно – королева Маргарита, безучастный ко всему принц Анри, Шарль-Огюст Лефевр – несостоявшийся новый Ришелье – и с ними еще более сотни французских и английских вельмож, ясно представивших себе свою участь, спешно отбыли в Париж. Королева Мария, лишенная всякой военной поддержки в эту лихую годину, несмотря на растерянность, повела себя тем не менее как истинная дочь Эдуарда V: набравшись мужества, она выступила в парламенте, признав Ричарда принцом-регентом (правда, с нарочитой оговоркой смешав этот титул с пожалованным званием лорда-протектора), но ни слова не проронив об уступке в собственных самодержавных правах. Затем, окружив себя верными людьми (а их в ту пору было еще немало), шагу не сделала из Букингемского дворца, свято веря, что Бог не покинет свою помазанницу. В результате возникла фантастическая, труднопредставимая ситуация: в стране одновременно правили королева, некоронованный король и принц-регент. Предстоящая коронация юного Эдуарда и вовсе превращала британскую государственность в бред.
Впрочем, как выяснилось, Глостера подобная коллизия отнюдь не смущала. Первого августа армия конфедератов – точнее сказать, теперь уже армия Соединенного Королевства Великобритания – вошла в Лондон, а четвертого в столицу въехал король Эдуард. Этому торжественному событию предшествовал скандал, долгие уговоры и слезные мольбы.
Дело в том, что его величество Эдуард VI наотрез отказывался уезжать из Рочестерского замка, где леди Оливия читала ему сказки в лицах, а труппа театра «Глобус» представляла пьесы графа Роджера с непосредственными комментариями автора. Покидать волшебную библиотеку и чудесные аллеи парка ради лондонской суеты Лу не испытывал ни малейшего желания. В свои шесть лет он ненавидел толпы и государственную политику, а кроме того, очень боялся лошадей. Прискакавший Глостер целый день, до и после обеда, втолковывал ему, что такое долг монарха перед народом и сколько людей проливали кровь ради того, чтобы он стал королем, но высоколобый малыш упорно стоял на своем:
– Значит, я не хочу быть королем.
– Да ты уже король, тут ничего не поделаешь, – объяснял Ричард. – Это твоя работа, твой крест на всю жизнь!
– А я все равно не хочу!
Достигнутый компромисс выглядел так: король приедет в Лондон, в Вестминстер, на минуту заглянет в парламент и тем же вечером – обратно в Рочестер. Дело спасла любовь Эдуарда к Берберийцу, который брал сахар с ладони мягкими и теплыми губами и забавно фыркал. Это был один из огромных мохноногих «шайров», которыми Глостер заполонил страну, законодательно запретив все прочие породы лошадей. Лу в итоге согласился въехать на нем в столицу при условии, что Ричард самолично будет вести коня под уздцы, а Роджер придерживать стремя.
* * *Несметное количество разнообразного люда, притиснутое к домам шеренгами копейщиков, глазело на роскошную кавалькаду, двигавшуюся от Стренда к Уайтхоллу. Все радостно приветствовали малыша в бархатном берете, с кислым видом оглядывавшего публику с большущего черного жеребца – с новым королем связывали много ожиданий и стар и млад, и никого, казалось, не волновало, что восшествие этого малыша на престол было и будет оплачено реками крови. Но главное любопытство вызывал принц-регент, надежда Англии, невозмутимо шагавший рядом, держа лошадь за узду. Все думали об одном – этот человек поведет их против окаянных французов. Глостер кивал, видя в толпе знакомые лица, кому-то грозил пальцем и что-то бубнил себе под нос, но всепроникающая сила его голоса была такова, что даже этот полушепот сквозь гвалт продирал до мозговых оболочек: «Джек, веди себя прилично, перед тобой король», «Мэгги, дура чертова, ты хоть сегодня могла не пить?» Что касается графа Роджера, то его, похоже, немало веселило, что собственное пророчество о потомке древнего рода у королевского стремени, сделанное когда-то на не слишком трезвую голову, сбылось в столь буквальной форме.
Конец августа выдался холодным, и ветер с реки пробирался под шелка и парчу.
– Дядя! – не то со злостью, не то с отчаянием громко произнес Эдуард. – Мне холодно! Я замерзаю!
Глостер привычным движением поднял руку, словно за ним двигался не королевский кортеж, а отряд кирасир, и сказал:
– Родж, подержи повод.
Толпа затаила дыхание. В наступившей тишине, нарушаемой лишь звяканьем конских мундштуков да лошадиным фырканьем, Глостер снял короля с седла и, забренчав герцогской цепью и стащив зубами перчатку, надел на мальчика свою волчью безрукавку. Опустившись на колени, он поплотнее закутал короля, пустив в ход сложные ремешки, и позвал:
– Ула, дай термос!
Урсула Норфолк спорхнула с лошади и мгновенно оказалась рядом.
– Хлебни, хлебни, Лу, – велел Ричард. – И потерпи, осталось совсем немного.
Он водрузил монарха обратно на коня, и процессия продолжила путь. Тут раздался громовой рев – как будто народ увидел некое чудо, символизм произошедшей сцены был пронзительно очевиден даже для самых недалеких умов, и восторги еще
