Автомобиль промчался почти до самых путей и наконец остановился. Офицер в обычной военной одежде, в плаще и старой царской сине–белой форме с неизбежными красными звездами подошел к машине. Он никак не приветствовал нас. Обычная военная дисциплина осталась в прошлом. Потом она вернулась — и стала гораздо суровее. Люди в годы Второй мировой удивились, когда Сталин вернул воинские звания и армейские почести. Он все понимал. Когда война становится реальностью, должны существовать солдаты; а пока существуют солдаты, должны быть и способы управлять ими.
Госпожа Корнелиус узнала офицера и приветствовала его. Он усмехнулся в ответ:
— Что я могу для вас сделать?
— Эт мой друг, — сказала она. — Он должен сесть на одесска поезд. Партийный дело. Он курьер комиссара Троцки.
— В начале состава есть вагон для представителей пролетариата. Они собираются провести переговоры с французскими солдатами. Как вы думаете, они сумеют, товарищ? — Казалось, он с тревогой ожидал моего ответа.
— Есть вероятность, — ответил я. Про себя же я взмолился: пусть язва большевизма никогда не коснется Франции. Но она напоминала газ, который пускают в траншеи. Она коснулась всех. С большевиками могло бы быть покончено, если б не тот выстрел в Сараево.
Красноармейцы окружили группу людей в гражданской одежде. Я видел некоторых из них совсем недавно. Тогда они носили петлюровскую форму. Их отвели в сторону, за насыпь. Раздалось несколько пулеметных очередей, потом кто–то расхохотался. Охранники вернулись уже без заключенных. Я поблагодарил Бога и госпожу Корнелиус за свое спасение. Я проспал, пропустил поезд и, вероятно, поэтому смог спастись от расстрельной команды.
Госпожа Корнелиус, сделав жест, который напомнил мне о матери, сразу начала заигрывать с моряками; она спросила, какие девушки им больше всего нравятся. «Сейчас мне подошла бы любая, — сказал один из них. — Я согласен даже на лошадь, если казак оставит ее одну на минутку».
Я никак не мог прийти в себя. Я чувствовал, что мои губы пересохли, и гадал, заметно ли мое смятение.
Один из матросов наклонился ко мне с переднего сиденья и потрепал по плечу:
— Это не твоя вина, товарищ! — Я с благодарностью улыбнулся ему. Он усмехнулся в ответ. — Бог знает, что вы, большевики, замышляете. — Я смутился. — Не беспокойся, — добавил он. — Я не ссорюсь с большевиками. Пока они исполняют приказы Советов.
Он говорил угрожающим тоном, как будто бросал вызов самому Ленину. Я никак не мог понять смысла этих слов. Я сказал моряку, что полностью с ним согласен и что у нас почти нет разногласий. Он уже отворачивался, чтобы вмешаться в спор между чекистом и женщиной с тремя маленькими сыновьями, которые отказались выдать свои сумки для осмотра.
Я прошептал по–английски госпоже Корнелиус:
— Почему они так безжалостно всех расстреливают? Это только приведет к новым смертям.
Она нахмурилась; я решил, что оскорбил ее. Затем хмурый взгляд сменился подмигиванием. Она серьезно сказала:
— Они жутк напуганы, Иван. И Лео, и эт мерзавцам плевать, кого убивать. Будто они хотят остаться на вершине черт’ва вулкана, к’торый вот–вот вз’рвется. Им его не остановить. Орать тут бесп’лезно! Вот и пробуют динамит. — Миссис Корнелиус внезапно расхохоталась. — Бедные гомики!
— Вулкан извергается, унося куда меньше жизней, — заметил я.
— Не на черт’вом Бали. — Госпожа Корнелиус была уверена в себе. — Они поднимаются, пока не встанут у самой чертовой лавы. Если их соберется достаточно, тогда, по их мнению, все застопится. — Она вытащила носовой платок из муфты, лежавшей на сиденье, и протерла нос. — Я читывать об этом, — гордо заявила она, — в… как его… «Иллюстрированном Пенни»[125]. Ты не видел нигде поблизости «Иллюстрированный Пенни», так?
— Я никогда его не видел.
— А я видала. Я могу много наделать, если читаю что–то хорошенькое. Мне было не так скучно, пока все это не пошло наперекосяк. Сколько уже прошло? Два годка? Ну, чуть больше годка после старикашки — он не любить меня. Нет — едва не упустил свой последний шанс. Он ведь не доверится Антонову, ведь так?
Я с трудом ее понимал. Она так глубоко погрузилась в тайную политику большевиков, что была уверена: все могут постичь смысл ее слов.
— Никогда не встречала такой кучи важных педерастов. Они, похоже, желают зацапать свое собственное королевство. Ясно дело, что я не могу зенок отвести от этих чертовых моряков! — Она вздохнула. — Ну, это было забавно, когда только началось. Пока они только и делали, что болтали. Мне надо бы быть умнее — не ошибаться. Ты поехаешь в Англию?
— Надеюсь.
— Я дам тебе мой адрес в Уайтчэпеле. Кто–то узнает, если я вернусь и куда я уйду. Но, скажу тебе, Иван, я отправлюсь на Запад при первой же возможности.
Произнеся эти загадочные слова, она, окутанная дорогими мехами и ароматом французских духов, наклонилась надо мной и открыла дверь автомобиля. Когда я собрался выйти из машины, она, не снимая перчаток, полезла в сумочку, вытащила брошюру, напечатанную на грубой бумаге, и карандашом медленно написала на обложке одну–единственную строчку. Потом она
