Но прежде чем я отнес письмо на почту, дядя Сеня вызвал меня в свой кабинет. Он спросил, от кого письмо. Я ответил, что от Эсме, подруги детства. Казалось, дядя почувствовал облегчение.
— Я думаю о том, стоит ли тебе оставаться в Одессе. Ты набрался опыта, вырос, повзрослел. По правде говоря, именно этого я и хотел. Ты не сумел бы выжить, держась за материнскую юбку…
Я начал было защищать свою мать, но он жестом остановил меня:
— Я не критикую бедную Елизавету Филипповну. Она много сделала для тебя. Гораздо больше, чем прочие члены нашей семьи для своих детей. У Вани немало достоинств, но я не могу гордиться им так, как она гордится тобой.
Я покраснел от удовольствия.
— Именно поэтому я боюсь, как бы ты не попал в беду. Потребуется еще немного времени, чтобы подступиться к нужным людям в Петербурге, но я думаю, что мы близки к успеху. Тебе, кстати, придется сфотографироваться. Пока не знаю, сможешь ли ты приступить к занятиям в январе, как мы планировали. Я думаю, как поступить: позволить тебе продолжить познавать жизнь в Одессе — я вижу, у тебя здесь много друзей, — или отправить тебя назад, в безопасный Киев?
— Вы думаете, что обстрел повторится, Семен Иосифович?
— Турки застали нас врасплох. Они не смогут этого повторить. Вероятно, все будет в порядке. Но твоя мать обо всем узнает. И как она к этому отнесется?
— Естественно, она захочет, чтобы я вернулся домой.
— А ты как думаешь, стоит тебе ехать?
— Только в случае крайней необходимости. Я счастлив здесь.
Дядя Сеня остался доволен.
— Мы с Евгенией Михайловной говорили о том, как ты изменился, повеселел, стал более уверенным в себе. Я надеюсь, ты не откажешься мне помочь, когда приедешь в Питер.
— Конечно, дядя. Почту за честь.
— Что ж, теперь передо мной не мальчик, но муж. — Дядя Сеня нахмурился. — Ты должен быть осторожен с девушками, Макс. — Он уже не впервые называл меня так. — Бывают разные болезни. Ты о них знаешь?
— Думаю, да. — Я очень хорошо знал об опасности венерических заболеваний, распространенных в портах вроде Одессы, и, по совету Кати, пользовался необходимыми средствами. Пока мне удавалось избегать серьезных проблем.
— А ты был в казино?
Я сознался, что был.
Дядя Сеня развеселился:
— Я любил казино. Весь трюк в том, чтобы никогда не играть на свои деньги. Придумай систему, а потом предложи кому–нибудь войти в долю за половину прибыли. Ты удивишься, обнаружив, сколько найдется желающих. Если выиграешь, они будут довольны и продолжат вкладывать средства. Если проиграешь… Ну, в общем, ты потеряешь их деньги, и придется признать, что система нуждается в усовершенствовании. Именно так я заработал свой начальный капитал.
Такая откровенность меня удивила, даже потрясла. Но я понял, что дядя успокоился достаточно, чтобы дать мне совет как мужчина мужчине. Это свидетельствовало о том, что я достиг совершеннолетия — по крайней мере, с его точки зрения.
Дядя Сеня призадумался, затем вздохнул.
— Мы подумывали об эмиграции. Меньше года назад планировали переехать в Берлин к моему брату, а теперь вынуждены ждать и наблюдать, как пойдут дела. До меня дошел слух, что мы создали новый союз с немцами против турок. В Питере турок боятся не так сильно, как немцев. Нам нужно переехать поближе к центру. Возможно, в Харьков. В центре страны всегда немного безопасней. Но есть причины… — Он таинственно взмахнул рукой. — Давай посмотрим, что скажет твоя мать.
Выражение его лица изменилось, он помрачнел, сказал что–то, как мне показалось, по–немецки, о евреях, но так неразборчиво, что понять было невозможно. Дядя Сеня подошел к столу, вытащил паспорт, задумчиво улыбнулся, а потом убрал документ обратно в ящик.
Чувствуя, что мне дают даже больше свободы, чем прежде, и надеясь, что мать не встревожат новости о бомбардировке (хотя я знал, что она будет волноваться), я вернулся в свою комнату. Поддержав силы небольшой порцией кокаина, отправился к Кате, чтобы узнать, не пойдет ли она со мной к Эзо. Когда я добрался до ее обиталища над скобяной лавкой, мать Кати, тоже шлюха, занимавшая заднюю комнату на первом этаже, сказала, что моя подруга занята. С обычной предупредительностью я оставил записку и в одиночестве отправился в кабак. Я ожидал встретить там Шуру, но он был занят какими–то делами, и я увлекся беседой с парой танцоров из одного кабаре. Они только что вернулись с гастролей по провинции и сильно ругали Николаев, который описывали как «город с одним трамваем».
Вскоре появился Шура. Он поприветствовал меня, стукнув по спине и хитро подмигнув:
— Слышал, ты едешь в Питер.
Я сказал, что это еще не решено окончательно. Шура заказал стакан чая и сделал большой глоток. Потом он кивнул.
— Когда ты окажешься там, заведи дружбу с этими юными университетскими дамочками с хорошими связями, дочками богачей. Я говорил вчера с одной. Она проводит каникулы в особняке у Фонтана; я ей понравился. Ее отец, владелец фабрики в Херсоне, посоветовал мне убраться, когда заметил, как мы переглядываемся. Но он как раз тот, кто нам нужен, — промышленник, заинтересованный в твоих патентах. — Шура снова подмигнул.
— Не предлагаешь ли ты мне сделать ставку? — спросил я.
Шура рассмеялся:
— Разве все это не жульничество, Максик, дорогой? А если война продлится вечно? И мир не изменится до конца наших дней? Нам нужно подумать о себе.
Я разделял общее мнение, что Германия и Австро–Венгрия откусили гораздо больше, чем могли проглотить. Да и вся Габсбургская династия давно
