— Лучше сразу скажи, когда мне вернуться домой?
— Когда будет угодно, дорогуша! — Коля оставался спокойным. — Мы с Дмитрием Митрофановичем будем обсуждать ученые дела.
Ипполит нахмурился, застыл в нерешительности, потом все–таки ушел, но через минуту вернулся.
— Я мог бы еще куда–нибудь пойти, — заметил он.
— Как пожелаешь, Ипполит. — Коля обратился ко мне с вопросом: — Хочешь пойти в «Алое танго»? Или тебе скучно в подобных местах?
Я сообразил, что «Алое танго» — это заведение вроде тех богемных кафе, что я посещал в Одессе, в которых всегда можно добыть кокаин, и, должно быть, проявил излишнее нетерпение, ответив:
— Не думаю, что мне будет там скучно.
Коля сказал Ипполиту:
— Увидимся там через пару часов.
Дверь хлопнула. Коля вздохнул.
— Красота нынче дешева, Дима. И, как правило, неотделима от дурных манер. Какая радость — встретить ученого человека!
Я был очарован этим облаченным в черное призраком, этаким русским Гамлетом. Я окончательно расслабился. Несомненно, абсент заставил меня раскрыть, почти тотчас же, истинную цель моих поисков.
— Ты наркоман? — удивился Коля. — Ну и ну! Людям начинают открываться лучшие стороны жизни. В конце концов, происходит революция!
— Хочу отметить, — гордо произнес я, — что я не совсем обычный студент политехнического и не очень известен. Мой жизненный опыт — не только опыт аудиторий.
Коля извинился, продемонстрировав хорошие манеры.
— А что ты делал до политехнического?
— Жил в Киеве, — ответил я, — летал на машине собственного изобретения.
— В столь юном возрасте? Где же теперь аэроплан?
— Не аэроплан — это было нечто совершенно новое. О нем писали в газетах.
— Ты прилетел на этом в Питер?
Я рассмеялся:
— Нет, я потерпел крушение. Мне нужно время, чтобы усовершенствовать проект. Но когда это случится — полечу.
— А куда ты отправился после?
— На некоторое время — в Одессу. Я уже получил небольшой практический инженерный опыт, а в Одессе приобщился кокаину и плотским утехам.
Я, должно быть, казался ему немного наивным, но он не подал виду.
Я рассказал Коле, что с тех пор о развлечениях мне пришлось забыть, так как я сосредоточился на занятиях и рассчитывал преуспеть, несмотря ни на что. Сообщил, что ради этого я начал снова использовать стимуляторы и успешно продолжал работать — развил теории, которые удивят настоящих ученых, но не рассчитывал, что они произведут впечатление на скучных, унылых поденщиков, которые сейчас преподают в институте. И надеялся, что Цыпляков поможет мне раздобыть еще немного кокаина.
— Ты Сережин друг?
— Просто знакомый.
— Так что тебя интересует скорее сам «la neige»[76], а не место, откуда он падает? — Коля добродушно улыбнулся.
— Точно.
— Что ж, нет ничего сложного в том, чтобы раздобыть немного. Особенно во время войны. Бог знает, как они могут обеспечивать всех воинов, поэтов и ученых тем, что им необходимо в эти трудные голодные времена. Тебя не интересует морфий?
— Я никогда не увлекался опиатами. Мир грез — не спасение для меня. Я намерен принести в мир свои грезы.
Его обрадовал такой поворот беседы. Он плеснул мне остатки абсента.
— Надеюсь, что ты не осудишь меня, если я скажу, что иногда принимаю морфий. Когда нужно удалиться от мира, наркотики могут помочь.
Я тогда не вполне понимал то, что хорошо знаю сегодня: кокаин — стимулятор, но морфий — убийца. Я никогда не пользовался успокоительными средствами. Слишком коротка дорога от сонных галлюцинаций до холодных объятий смерти; от рая на земле до подлинного ужаса. Не зря поляки говорят: как от ада ни беги, все равно в него попадешь.
Я допил остатки абсента.
— Должен заметить, что не пользуюсь наркотиками ради удовольствия. Они мне нужны, чтобы поддерживать работу тела и разума.
— И ты не боишься, что сойдешь с ума, работая так много?
— Это возможно, но я способен владеть собой.
— Вдохновение и безумие, мне кажется, весьма схожи. — Коля направился к буфету и вытащил фарфоровое блюдо с белой крышкой, отлитой в виде Пьеро, глядящего на полумесяц. — У меня здесь есть немного. Кажется, недурного качества. Сейчас приходится быть осторожным: морфий очень популярен, так что полно жуликов, которые смешивают кристаллы со всем, что попадает им под руку. Следует проявлять осторожность. Ты не сталкивался с подобным в Одессе, перед войной?
— В Одессе есть пара жуликов, — пошутил я.
— Я слышал.
Он взбодрил меня так же, как когда–то Шура. И даже лучше. Ведь Коля был искушенным литератором, театральным критиком, автором статей в толстых журналах, человеком, наделенным вкусом, чувством собственного достоинства и глубоким пониманием жизни, умеющим разглядеть интеллект и творческий потенциал. Мне пришло в голову, что он считал себя скорее агентом талантов, чем, собственно, талантом. Николай казался одним из тех выдающихся незаменимых людей, которые вдохновляют других добиваться лучших результатов, причем не важно, в какой области.
Его полное имя было князь Николай Федорович Петров, и он находился в родстве с Михишевскими — одной из самых влиятельных аристократических петербургских семей, родовые имения которой находились на Украине. Николай Федорович посещал украинские деревни, но ни разу не бывал в городах и на побережье, однако ему довелось повидать более теплый Крым.
— Нам следует отправиться туда, — заявил он, — нынче летом. Если война закончится.
Эта фантазия привела меня в восторг. Я спросил, неужели он вообще не останавливался ни в Киеве, ни в Одессе. Коля рассмеялся:
— Эти места всегда казались мне занятными, Дима, но только в воображении. Смуглые, романтические евреи всегда вызывали у меня интерес. Я очень сочувствовал Шейлоку, бедному Фейгину, самому яркому из персонажей Диккенса, благородному Исааку в «Айвенго»[77]. А ты?
Я не читал ни одной из названных книг. Конечно, я видел упоминания о них в «Пирсоне». Англичане были терпимы по отношению к евреям. Одним из наиболее почитаемых английских писателей в те времена был Израэл Зангвилл, и, как нам всем
