без бриллианта), и у меня даже пересохло во рту от избытка чувств. Любовь? Неужели это она? У меня с Горынычем? Он все-таки выбрал меня из всех? Остановился наконец? Да и Шаман сказал, что я ему нравлюсь…
Может, стоит перестать прокручивать в мозгу истории о воронцовских похождениях по женщинам? Ни к чему хорошему это все равно не приведет. А то, что он почти всю нашу братию считает шлюхами, так тому есть объяснение: от него жена сбежала к другому, да и Лешкина супруга, Лидия Шаманаева, оказалась не лучшей в этом смысле. А если вспомнить еще и Дашку, которая практически на глазах у мужа вешалась Егору на шею, то поверить в женскую верность ему практически невозможно.
В общем, когда я только выходила из «Шамаила», думала, что направляюсь в логово огнедышащего Змея Горыныча, куда до меня еще не ступала нога человека, если не считать навязчивой прилипалы Дашки. При подходе к дому Воронцова мне уже казалось, что я должна попасть ни больше ни меньше как в райские кущи. Поднимаясь в лифте на шестой этаж, самого Егора Евгеньича я уже представляла напрасно оговоренным злопыхателями золотоволосым ангелом со стыдливо спрятанными под пиджаком крыльями.
Мне кажется, что вы уже догадываетесь, какую картину я застала в квартире Горыныча. Именно такую! Другую и ожидать было бы странно! Бабник – он и есть бабник, как ни входи в его положение, как ни мажь его сусальным золотом, как ни посыпай лебединым пухом!
Дверь мне открыл сам «ангел» в трусах фирмы «HUGO BOSS». Такие, знаете, темно-серые с черными поблескивающими огурцами и лейблом в самом центре многослойной резинки…
– Надя? – очень удивился «ангел», а из ванной тут же выскочил второй, поменьше, женского пола, босой, с мокрыми волосами и едва прикрытый полотенцем.
– Ленуська, это ко мне! – «Ангел» в трусах попытался таким образом хотя бы на время избавиться от «ангела» в полотенце, но не тут-то было. Мокроволосый собрат убираться из прихожей не собирался, а смотрел на меня во все свои запредельные глазищи голубовато-зеленоватого цвета.
– Ты забыл у нас в фирме свой зонт, – сказала я Егору и нажала на кнопку раскрытия, как на спусковой крючок автомата Калашникова.
Поскольку сложенное полотнище зонта было скреплено специальной ленточкой с липучкой, он не раскрылся, а вылетел вперед тупым орудием непонятного назначения.
Горыныч от неожиданности ойкнул, а я расхохоталась. «Снаряд» попал в десятку, то есть точно в лейбл «HUGO BOSS». Я круто развернулась и юркнула в лифт, который очень кстати еще не успел уехать с площадки шестого этажа. Совершенно бездумно я вышла из подъезда и так же без единой мысли в пустой голове направилась к остановке троллейбусов. Через несколько минут ко мне подлетел Горыныч в трениках неизвестной мне фирмы и шлепанцах на босу ногу. Я отшатнулась от него, как от дезертира лепрозория.
– Надя! Ну, погоди… Ты же все неправильно поняла! Это же Ленуська!
– А Ируськи там случайно рядом не было? – спросила я.
– Ируськи? А откуда ты про нее знаешь? – удивился Горыныч, зябко поводя голыми плечами.
– Мне о ней много рассказывали! – злобно хохотнула я.
Как раз в этот момент к остановке подъехал какой-то троллейбус, и я бросилась в его призывно раскрывшиеся двери.
– Надя! Погоди! – попытался остановить меня Егор.
– Да пошел ты! – презрительно бросила ему я и поехала в троллейбусе неизвестного маршрута в неизвестном мне направлении.
Троллейбус оказался кольцевым, и я ездила по Питеру мимо дома Горыныча до тех пор, пока не показалась кондукторше подозрительной персоной. Она намертво приклеила ко мне свой остановившийся взгляд и перестала исполнять свои прямые обязанности, то есть обилечивать пассажиров. Через некоторое время женщина пришла к убеждению, что запросто справится со мной в одиночку и без внеплановой остановки транспортного средства. Она сползла со своего высокого кресла, красиво застеленного вытершейся каракулевой шубейкой, и подошла ко мне.
– Слышь, подруга, ты, случаем, не наширялась чего? – спросила кондукторша толстым липким голосом и даже слегка дотронулась до моего плеча резиновой ладошкой.
И вся она, кондукторша, была толстая, лоснящаяся, блестящая, совсем не такая, каким было мое скрюченное и сморщенное горе. И если до посещения квартиры Егора я еще сомневалась в своей любви к нему, то в страшно-черном горе, которое меня практически парализовало, сомневаться не приходилось.
– Я сейчас выйду, – пообещала я кондукторше. – Вы только скажите, когда остановитесь вблизи какой- нибудь станции метро.
– А на следующей и выходи! В десяти шагах «Техноложка», – сказала женщина, снова взгромоздилась на мягкий каракулевый насест и опять прилепила ко мне свой взгляд. А то мало ли: вдруг не выйду!
Но я вышла, раз обещала. Правда, покидать троллейбус мне очень не хотелось. В нем я чувствовала себя в безопасности, потому что можно было отвернуться ото всех к окну, закрыть глаза и ни о чем не думать. Идя по улице, надо было держать глаза открытыми и смотреть на людей, которые притворяются хорошими, честными, порядочными, любящими, а сами без конца предают друг друга и обманывают. И им плевать, какое непереносимое горе они обрушивают на тех, кто позволил себе поверить им и, может быть, даже… полюбить.
Даже когда Михайлушкин заявил мне, что разлюбил и уходит к Тамарке, я чувствовала себя гораздо лучше. Может быть, потому, что он меня не обманывал. Вернее, обманывал, но недолго. Как только понял, что ему нужна Тамарка, так мне об этом сразу и сообщил. И вообще, кроме Тамарки, у Михайлушкина не было параллельно никаких Ленусек, Ирусек, Дашек, Анжелок и прочих. Я даже почувствовала что-то вроде умиления по отношению к собственному мужу. До чего же хороший был человек!
Помните, как я рассердилась на него, когда на бракоразводном процессе он заявил, что я его физически не удовлетворяла. Теперь я подумала, что он правильно сделал. Надо же было дать какое-то объяснение нашему расставанию, вот он и дал такое, чтобы нас побыстрей развели. А судьям что? Им наплевать! А судьи кто? Такие же люди, как и мы с Михайлушкиным! У них своих проблем навалом, станут они помнить какую-то Надежду Николаевну, которая… ну… вы понимаете.
Егор зачем-то возил меня к своему деду… Дед зачем-то просил меня отогреть своего внука… Да у этого внука скоро температура подскочит до сорока градусов от толпы согревающих его женщин! И откуда только берутся такие бабники?
А мы, наверное, сами во всем виноваты. Женщинам надо объединяться в единый фронт, когда делается ясно, что мужчина – бабник. Бабникам надо отказывать – и все! И даже несмотря на то, что они жутко обаятельны и асы в постели! А я, дура, не отказала. А я ему и так, и эдак, и в постели, и в бане… Чтоб он пропал, мерзавец! И зачем я заговорила с ним в бункере Центра психофизиологических исследований? Могла бы молча подождать, пока не откроют дверь, и тогда не было бы в моей жизни этих проблем…
Дома я специально отключила и стационарный телефон, и мобильник. Чтобы Воронцов не звонил. Может, конечно, он больше и не собирается звонить, поскольку я наконец узнала всю его подноготную, но на всякий случай предохранить себя от его лживых звонков не мешало.
К ночи меня совершенно развезло. Я плакала по утраченным иллюзиям несколько часов кряду, пока каким-то чудом не заснула. Проснулась в 11.00. Понимаете, да? День белый на дворе, а на работе меня нет. И телефоны не отвечают. Что думает обо мне Шаманаев?
Стоило мне только сунуть вилку телефона в розетку, в перепонки жутко громко ударил звонок аппарата. Я подняла трубку.
– Надька! Ты где? – услышала я голос Анжелки. – Мы тут тебя по Питеру уже с собаками разыскиваем!
– Ты была права, – мертвым голосом сообщила я секретарше.
– В каком смысле?
– Со мной сделалось то же самое, что с Дашкой, даже хуже…
– Боже мой! Что именно? – заверещала в трубку Анжелка. – Ты врача вызывала?
– Врач мне не поможет, потому что он меня заменил сразу на двух других: на Ленуську и Ируську.
– Фу! – облегченно выдохнула секретарша. – Значит, не хуже! Это, милая моя, стандартный вариант. Или принимай Горыныча вместе с его Ленуськами, или пошли наконец к черту и заведи себе кого-нибудь,
