Велламо указала рунопевцу на невысокую ель, стоящую чуть в стороне. На высоте половины человеческого роста ствол дерева раздваивался.
– Я подрубила один из двух стволов, – пояснила нойта. – И всё ждала со страхом, что однажды приду сюда и найду подрубленный ствол засохшим! Это значило бы, что тебя больше нет. Но он сочился смолой год за годом, а в конце этой весны начал заживлять рану! Карсикко напророчило твоё возвращение. Затем ли, чтобы растравить старую боль, чтобы мне и впредь, до конца жизни, не знать покоя?
Тяжело вздохнув, Велламо заговорила вновь:
– Остаться здесь вам нельзя – рано или поздно вас выследят люди Лоухи. Когда твой саволайнен совсем поправится, ступайте на восход, через пару седьмиц поворачивайте в южную сторону. В тех краях совсем нет людей, но вам же лучше. Так доберетесь до Савонмаа и Карьялы.
– Велламо, – твёрдо произнес карел. – Я не уйду отсюда без тебя.
Глаза женщины на миг вспыхнули, словно два осколка Сампо – точно так же, как много лет назад, на давно минувшем Празднике ножен. Однако нойта тут же совладала с собой:
– Даже не думай, – отчеканила она.
– Не хочешь стать моей женой?
– Хочу, Антти! Но я же нойта!
– Твою волю я бы уважил, насильно мил не будешь. Но сейчас в твоих устах воля Лоухи.
– При чём здесь Лоухи! Я служу многим людям, сохраняя для них священный осколок Сампо! Целому народу!
– Народу ли? Лоухи и её присным! Не обманывай себя, Велламо! И знай – много лет назад я потерял тебя, снова нашёл и не потеряю впредь! Ныне я сильнее того, что вокруг, и прочь не побегу! Я люблю тебя, Велламо, и не оставлю здесь, а если тебя удерживает Сампо, то я заберу вместе с тобой и его!
– Ты прогневишь Лоухи, глупый! – крикнула нойта в ответ. – Ты не представляешь себе её колдовского могущества! А как ревниво охраняет Лоухи то, что считает своим добром! Она погубила сотни и тысячи дерзких! Эманта бросит в погоню несметное войско! Да прогневить её – прогневить самого Хийси!
– Я не боюсь! Пусть хоть Варкас с дружиной, хоть Лоухи, хоть сам Хийси встанут у меня на пути, я не уступлю тебя им!
С этими словами Антеро подхватил нойту, прижал её к своей груди и принялся целовать. Женщина вцепилась руками в жёсткий олений мех куртки Антеро с неожиданной силой и гневно зашипела, но рунопевец не остановился. Он осыпал Велламо поцелуями; он чувствовал, что угли, медленно тлевшие в его душе много лет, разгорелись невиданным пожаром, ещё миг воздержания – и собственное пламя обратит его в пепел. Рунопевца жгло изнутри, но жжение не причиняло боли – лишь пьянящую, ни с чем не сравнимую радость!
Жар любви неукротимый,Ты, огонь, зажжённый Лемпи,Не покинь вовек влюблённых,Согревай всю жизнь счастливцев!Сердитое бормотание нойты сделалось бешеным, затем – страстным, и, наконец, ласковым. Она уже не рвалась из рук Антеро – теперь два бушующих пламени неслись навстречу друг другу, чтобы слиться воедино…
15
Бегство
Зиму дружина Торкеля провела в Хольмгарде, и едва сошёл лёд, продолжила путь на север. Ярл вёл драккары в сторону полуночи – туда, где за морем лежал таинственный край Эстерботтен.
Быть может, разумнее было прежде вернуться в Бирку с богатым грузом славянских товаров, но Торкель слишком хорошо знал своего родича – конунга шведского Асмунда. Богатство, полученное от руссов, Асмунд примет как должно – он рачительный хозяин. Вот только неразгаданной загадки волшебной мельницы Гротти конунг Торкелю не простит.
Асмунд не только домовит – он на редкость жаден и честолюбив. Его пытливый ум переплетён с беспокойным, тревожным нравом. Наверняка и сейчас мысли о Гротти занимают конунга днями и ночами, мешают спать, не дают захмелеть от вина и пива на застолье. Не привезти конунгу ответа на его вопрос – значит оставить его разочарованным, а за этим, как невод из моря, потянется длинная череда упрёков. Асмунд выскажется насчет пропажи снеккара с норвежскими наёмниками, придерётся к цене и количеству привезённого добра, вслух усомнится в разуме ярла и отваге хэрсира. Выйдет, что прославленный ярл Торкель, за мудрость прозванный Вороном, на деле не так уж удачлив, и усилия похода длиной в целый год напрасны. Толпой набегут завистники из тех, что не удостоились дальнего вика и провели год вблизи дома, проедая запасы конунга и затевая будничные стычки с датчанами; на пиру в честь возвращения ярла зазвучат висы, искусно подменяющие хвалу издёвкой. Хочешь – терпи и делай вид, что не понял, хочешь – укорачивай каждый злой язык. Ты и твои люди можете перебить и перекалечить на хольмгангах хоть весь королевский двор, но мудрый знает, что уязвлённой гордости от этого не легче. Пропади оно пропадом!
Прежде Эстерботтен, затем Бирка. Конунг подождёт, с него не убудет.
Путь проходил без приключений. Правда, в предместьях Виипури викинги лишились своих финских провожатых – болтливый пройдоха Куллерво с двумя дружками ночью напоил дозорных, а к утру его и след простыл. Ярл страшно разгневался – попади обманщик в его руки, он бы счёл за благо быть повешенным на сосне, однако времени на ловлю беглецов в чужих лесах было жалко. Миновав Виипури, викинги доверились собственным знаниям о полночных морях и искусству своих кормчих.
Одинаковые, словно бусины в женском ожерелье, дни плавания проходили один за другим, нанизываясь на бесконечную нить пути в неизвестность. Раньше Торкель не обращал внимания на встречные поселения финнов, теперь же он не мог не думать о том, что рыбацкие домики больше не попадаются. Уже много дней и ночей ярл не видел ни следа жилища или промысла, ни единого творения человеческих рук – только серые скалы, да извилистые шхеры, да непроходимая тайга вдоль берегов. Торкель уже всерьёз засомневался в том, что Эстерботтен – обжитое людьми место, и на чём свет стоит клял прихоть конунга, заставлявшую теперь ярла разрываться между двумя несхожими целями одного похода.
Так же, как год назад, ярл ощущал недовольство дружины, однако на этот раз никто из викингов не посмел бы выразить его вслух. Если прежде в спокойных водах Карелии и Ингрии воины изнывали от жажды битвы и грабежа, то теперь их, насытившихся в Гардарике, томил липкий и холодный страх перед неизведанным. В страхе не сознавались, но каждый чувствовал, что пустота чужих берегов обитаема. Нет, люди не показались, зато появилось ощущение, что за кораблями чужеземцев постоянно следят десятки и сотни недобрых глаз. Кто-то, невидимый в дебрях, шёл по пятам вдоль побережья, лязгал зубами, точил когти о шершавые выступы скал, утробно урчал в предрассветном тумане. Люди ждали, что вот-вот
