И действительно, после свадьбы Кинг Эрик всячески покровительствовал друзьям новобрачной. Под предлогом занятости он сложил с себя учительские обязанности, полностью передав их Вячеславу и Вере, и даже увеличил часы занятий. В какой-то мере это было оправдано: мавританский диалект, на треть состоявший из английских и производных от них слов, очень сильно отличался от языка основной части Муоса. С давних времен детям в школе Королевства, а потом и Резервации, преподавался государственный язык, но чему могли научить учителя, которые сами им плохо владели? А этот язык был жизненно необходим: собственной литературы в Резервации не было, поэтому резерванты неохотно приобщались к чтению малопонятных им книг. В связи с этим решение Кинга допустить к преподаванию в школе носителей основного языка Муоса выглядело вполне обоснованным. Кроме того, отсутствие работ на Поверхности добавило свободного времени жителям Резервации и, чтобы не тратить его впустую, Кинг обязал детей учиться больше, а для взрослых, желающих подучиться, ввел вечернюю школу. Добавление учебных часов, в свою очередь, вызвало потребность в еще одном преподавателе. Но Вера понимала, что благодарить за их трудоустройство она должна не рвение Короля к просветительству, а его чувства к доктору Джессике и саму Джессику, которая сумела правильно сыграть на этих чувствах в пользу своей подруги.
Как бы то ни было, это были счастливые месяцы. У Веры стали снова отрастать волосы, с коротким ежиком на голове она была похожа на подростка, чуть ли не ровесника Хынга. Один раз от Джессики она услышала непонятное слово «лейкемия», но переспрашивать, что этот диагноз значит и каковы ее шансы выжить, Вера не стала – слишком тревожно смотрела на нее подруга-доктор, не перестававшая пичкать ее пэтэйтуином. Не разделяя пессимизма врачихи, Вера появление волос восприняла как добрый знак, а значит, у нее есть еще время, и ни одной отпущенной ей минуты она уже зазря не потратит. Больше тревожило ее состояние Вячеслава. Он уже мог кое-как передвигаться по Резервации без посторонней помощи – по эскизу Джессики местный мастер из деревянных чурок и системы кожаных ремней соорудил ему протезы. Зато слово «туберкулез» для Веры толковать нужды не было, и Джессика диагноза этого не скрывала. Лекарства, давно приобретенные в Республике, уже заканчивались; а то, что могли сделать Джессика и ее помощники из собранных под землей и на Поверхности грибов, лишайников и трав, не лечило от туберкулеза. Вячеслав сильно кашлял, иногда с кровью, худел, но не терял бодрости духа. Порой он казался ребенком, который вроде бы и знает о том, что все люди умирают, но в то же время считает смерть чем-то далеким, к нему не относящимся. И Вера с ним не говорила ни о его болезни, ни о том, чем она может закончиться. Они оба были захвачены тем делом, которым занимались.
Днем они учили детей. Смышленые негритята, чуждые расовых предрассудков своих родителей, с удовольствием посещали уроки своих новых учителей. Несмотря на то, что Король был образованным человеком, наставником он оказался скучным, и только за счет авторитета и чрезмерной строгости ему удавалось удерживать внимание детей. Теперь же ребята с жадностью ловили каждое слово, срывавшееся с губ Веры и Вячеслава, которые старались не только научить их азам чтения, письма и счета, но во время каждого урока уносили их далеко за пределы их маленькой Резервации, в давние времена, к незнакомым странам и загадочным мирам. Им двоим удавалось поставить этих маленьких смуглых человечков в центре необъятной Вселенной, временно сузившей свои границы до их маленького поселения, но все так же лежащей у их ног и зовущей покорять пространство и делать новые открытия. По вечерам собирались взрослые. Не все из них искренне хотели получить новые знания: кто-то шел от безделья, кто-то – чтобы порисоваться перед Кингом, кто-то специально искал крамолу в речах пришлых, чтобы потом ее использовать против них. Но никто не мог оставаться равнодушным к тому, что рассказывали эти люди, и главное – к тому, как они это рассказывали. Кинг когда-то просто втолковывал информацию, которую считал важной, а потом проверял ее знание у своих учеников. Вера и Вячеслав никого не проверяли, но умудрялись так изложить материал, что слушающим казалось, что об этом новом они и сами уже догадывались, а может быть, даже знали, просто подзабыли, и теперь преподаватели лишь освежают их память. И учителям тоже было очень интересно вливать в мозги этих людей новую информацию. Вера представляла себя неотделимым звеном в растянувшейся на тысячелетия цепочке ученых, книжников и учителей, передававших будущим поколениям знания, накопленные поколениями прошлыми. Причем она чувствовала себя звеном в самой тонкой части этой цепочки: она, Вячеслав да где-то еще диггеры были, пожалуй, теми немногими в Муосе, а может быть, и во всей Вселенной, кто упрямо пытался протащить в дикое будущее наследие прошлых веков. Кто знает, быть может, кто-то из этих черноголовых слушателей так же будет делиться полученными от них знаниями со своими учениками, а те – со своими, и так эта последовательность не прервется и когда-нибудь в будущем приведет к новому бурному расцвету цивилизации. А если нет… Тогда надежда только на «Начала».
«Начала» занимали все свободное от обучения детей время Веры, Вячеслава и Хынга. Впрочем, у Хынга на это было больше времени – все, что преподавали Вячеслав и Вера, он давно знал, а для преподавания был слишком мал. Было удивительно, как этот подросток, пришедший из одного из самых диких племен Муоса, неутомимо и грамотно делает работу, сомнений в важности которой не испытывал ни секунды. У Хынга были отличные художественные задатки, и к тому же он был очень аккуратен. Именно он из пластиковых заготовок, реквизированных Верой в типографии Улья, изготавливал специальные печатные знаки – те, которых не хватало в принесенных из Улья шрифтах. Он же вырезал пресс-формы для гравюрных иллюстраций. Бумаги у них было предостаточно – в самый последний торговый поход Саха и Паха на все муони, заработанные ими за последний год в спецназе, приобрели большой рулон бумаги, который вдвоем едва притащили в Резервацию. Муони уже стали обесцениваться, но еще ходили, зато бумага после закрытия типографии стала одним из самых неходовых товаров, и владелец целлюлозной мастерской с удовольствием ее продал за бесценок. Вскоре первые страницы будущей книги вышли из-под ручного типографского пресса. Отпечатав полсотни экземпляров одного разворота, они приступали к следующему…
Они бы работали и ночью, но в поселениях шум после
