– Но сейчас, сэр, – продолжала Диккерсон, – я бы хотела коснуться той части вашего прошлого, которой мистер Санчес внимания не уделил.
Я посмотрел на Хуана, чья голова по-птичьи повернулась к присяжным, а затем так же моментально снова вернулась ко мне.
– Хорошо, – сказал я.
– Откуда происходит ваша семья?
– Я родился в Калгари, Альберта.
– Да, да. Но ваша семья, ваши предки – откуда они?
Мне, как и любому человеку, уже задавали такой вопрос, и я обычно отвечал шуткой того сорта, который поймёт только человек из университетской среды. «Мои предки, – обычно отвечал я, – происходят из ущелья Олдувай». Я взглянул на присяжных, потом на кислое выражение на морщинистом лице судьи Кавасаки. Никакого смысла отпускать неочевидную шутку.
– Вы про мою этническую принадлежность? Я украинец.
– То есть ваша мать украинка, верно?
– Да. Ну, украино-канадка.
Она сделала рукой пренебрежительный жест, словно я пытался замутить воду бессмысленным крючкотворством.
– А ваш дед со стороны матери – он тоже украинец?
– Да.
– Когда ваш дед эмигрировал в Канаду?
– В 1950-х. Точной даты я не знаю.
– Но до этого он жил на Украине, верно?
– Вообще-то я думаю, что последним местом в Европе, где он жил, была Польша.
Диккерсон оглянулась, чтобы посмотреть на судью. Она вскинула брови, будто бы удивляясь моему ответу.
– Где именно в Польше он жил?
Мне потребовалась секунда или две, чтобы вспомнить название, и я вряд ли верно его произнёс.
– Гденска.
– Которая находится где?
Я нахмурился.
– Как я и сказал, в Польше.
– Да, да. Но где именно в Польше? Поблизости от чего?
– Это к северу от Варшавы, я так думаю.
– Полагаю, так и есть, но нет ли поблизости какого-нибудь… какого-нибудь места, скажем так, исторической важности?
Хуан Санчес встаёт; его челюсть выпирает даже больше, чем обычно.
– Возражение, ваша честь. Этот урок географии не имеет ни малейшего отношения к делу.
– Отклоняется, – ответил Кавасаки. – Но вы испытываете моё терпение, мисс Диккерсон.
Она, вероятно, восприняла это как разрешение задать наводящий вопрос.
– Мистер Марчук, сэр, давайте я спрошу напрямую: не расположена ли эта самая деревня, Гденска, всего в десяти милях от Собибора?
То, что она последовательно отказывалась обращаться ко мне «профессор» или «доктор», было, разумеется, попыткой уменьшить мой авторитет в глазах присяжных.
– Я не знаю, – ответил я. – Не имею понятия.
– Хорошо, ладно. Но она поблизости от Собибора, не так ли? Всего несколько минут на машине, верно?
– Я правда не знаю.
– Или на поезде? – Она делает едва заметную паузу, чтобы подчеркнуть предыдущую реплику, а затем: – Чем занимался ваш дед во время Второй мировой войны?
– Я не знаю.
– В самом деле не знаете?
Я почувствовал, как мои брови непроизвольно ползут вверх.
– Нет.
– Это меня удивляет, сэр. Это очень меня удивляет.
– Почему?
– Вообще-то вам нельзя задавать вопросов, сэр; здесь всё по-другому устроено. Значит, вы, находясь под присягой, утверждаете, что не знаете, чем отец вашей матери занимался во время Второй мировой войны?
– Именно так, – ответил я, безмерно озадаченный. – Я не знаю.
Диккерсон обернулась к присяжным и всплеснула руками, словно говоря «я давала ему шанс». Затем она подошла к своему столу, и молодая помощница передала ей лист бумаги.
– Ваша честь, я хотела бы приобщить к делу эту заверенную нотариусом копию статьи из «Виннипег Фри пресс» за двадцать третье марта 2001 года.
Кавасаки жестом подозвал Диккерсон к своему столу, и она передала ему бумагу. Он быстро просмотрел её, затем передал секретарю.
– Приобщается к делу как улика стороны обвинения номер сто сорок шесть.
– Спасибо, ваша честь, – сказала она, забирая лист. – Итак, мистер Марчук, не будете ли вы так любезны зачитать нам первое отмеченное предложение?
Она передала мне страницу, на которой голубым маркером были отмечены два отдельных абзаца. Без очков для чтения я не мог разобрать, что в них написано, поэтому полез в карман пиджака – и увидел, как рука охранника на дальнем краю зала потянулась к пистолету. Я медленно вытащил свои глазные костыли, водрузил их на нос и начал громко читать:
– «Новые неожиданные разоблачения ожидали нас на этой неделе в связи с публикацией документов из бывшего Советского Союза. Новая порция документов имеет отношение к Канаде. Эрнст Кулик…» – Я запнулся; в горле внезапно пересохло, когда я пробежал глазами последующий текст.
– Пожалуйста, продолжайте, сэр, – сказала Диккерсон.
Я сглотнул, затем продолжил читать:
– «Эрнст Кулик, отец Патриции Марчук, известного в Калгари адвоката, как оказалось, служил охранником в нацистском лагере смерти Собибор и замешан в смерти тысяч, если не десятков тысяч, польских евреев».
Я поднял взгляд. Бумага подрагивала у меня в руках.
– Спасибо, сэр. Скажите, кто такая Патриция Марчук?
– Моя мать.
– И для полной ясности она – ваша биологическая мать, а Эрнст Кулик – её биологический отец, верно? Ни вы, ни ваша мать не были приёмными детьми?
– Нет.
– Ваш дед со стороны матери жив?
– Нет. Он умер в 1970-х.
– А вы родились в 1982-м, верно? Вы никогда его не видели, так ведь?
– Никогда.
– А ваша мать, она жива?
– Нет. Умерла пятнадцать лет назад.
– В 2005-м?
– Да.
– Вы перестали с ней общаться?
– Нет.
– И тем не менее вы заявляете суду, что не знали, чем её отец – ваш дед – занимался во время Второй мировой войны?
Моё сердце тревожно стучало.
– Я… честное слово, ни малейшего понятия.
– Где вы жили в марте 2001 года, когда была опубликована эта статья?
– В Виннипеге. Я тогда был на втором курсе университета.
– А «Виннипег Фри пресс» – поправьте меня, если я не права, – была в то время самой крупнотиражной ежедневной городской газетой, каковой остаётся и сейчас, верно?
– Полагаю, да.
– Так что наверняка кто-то должен был вам рассказать об этой статье.
– Такого не было.
– Серьёзно? Ваша мать ни разу не упомянула об этом разоблачении?
У меня начиналась изжога.
– Не припоминаю такого.
– Не припоминаете такого, – повторила она. – В статье есть ещё один выделенный абзац. Зачитайте его, пожалуйста.
Я вернулся к статье.
– «Эрнст Кулик был местным жителем и проживал поблизости от Собибора. Историк Говард Грин из Центра Симона Визенталя в Лос-Анджелесе утверждает, что Кулик подходит под описание Эрнста-палача, охранника, печально известного своей жестокостью».
– И ваша работа, профессор, как мы слышали в этом зале суда, посвящена оправданию обвиняемых в отвратительных преступлениях, верно?
– Вовсе нет. Я…
– Пожалуйста, сэр. Уверена, что защита не прибегла бы к вашим услугам, если бы не считала ваши показания полезными для убеждения добропорядочных мужчин и женщин этого жюри в том, что некоторые люди просто родились психопатами, что Бог создал их такими, что они не могут ничего с этим поделать и поэтому не могут быть привлечены к высшей мере наказания по закону, верно?
– Возражение! – вмешался Хуан. – Риторика!
– Принимается. Осторожнее, мисс Диккерсон.
– Мистер Марчук, сэр, как бы вы охарактеризовали отношения между историей вашей семьи и областью ваших научных интересов? Правда ли, что первое вдохновило вас на второе?
– Я вам сказал, что не знал о своём деде.
– Право же, сэр. Я могу понять желание отстраниться от позора вашей семьи – позора Канады, – однако разве не правда, что
