В тусклых красных отсветах глаза девушки лихорадочно блестели, в них было безумие.
– Аля, что ты несешь… – проговорил Дмитрий. Ему стало жутко. Еще одна фанатичка. Такая же, как ее отец.
– Ты меня любишь? – вдруг спросила девушка.
– Да, я люблю тебя, – бессильно прошептал юноша и понял, что попал. Если Алевтина решит идти на поверхность, он не сможет отпустить ее одну. Это конец.
– А раз любишь – будь со мной до конца!
– Не смей спекулировать моими чувствами! – огрызнулся Холодов. Ему стало больно. Неужели он для нее – лишь средство достижения желаемого? Неужели она его не любит и только пользуется?
– Ну, что же ты, – девушка подошла к нему, прижалась, обвивая шею руками, такая теплая, нежная – и нужная. – Я ведь тоже тебя люблю, ты мне дорог, Димочка. Прости, я грубая, злая, но мне тоже страшно и тревожно.
Она поцеловала его в губы, погладила кончиками пальцев по щеке, и юноше стало стыдно за свое недоверие. И все же внутри все бурлило и переворачивалось, сопротивлялось принятию решения.
– Собирайся. Нам нужно выходить. Отправляемся в Раменки – выполнять задание Геннадия, а потом обратно.
– Но если ты все решила, зачем нам… – начал Дима.
– Нам придется задержаться в Загорянке на какое-то время. Поэтому лучше не вызывать у отца подозрений, – отрезала девушка и пошла прочь.
– Я не хочу! – крикнул ей вслед молодой ученый. – Я останусь здесь, иди одна!
Алевтина раздраженно дернула плечами, но не обернулась.
Дмитрий стоял в темноте, на душе было муторно и больно. Нет, у него не осталось сил бороться. Хотелось лечь и забыться.
– Почему все так? Почему все так?! – мучительно шептал он, чувствуя, как по лицу катятся горячие, горькие слезы.
Потому что это – расплата за грехи. «Ты не оставлял людям выбора, считая, что вправе вершить чужие судьбы. Так стоит ли удивляться, что и у тебя не остается иных путей? Смирись, все кончено!»
Путь первый – потерять Алевтину, позволить ей уйти и остаться здесь одному, постепенно погружаясь во мрак. Второй – пойти за возлюбленной, оберегать ее и дальше, и ради нее переступить через себя. И оба варианта Диме категорически не нравились, но третьего было не дано.
Прокручивая в голове возможные ходы, он уже ясно понимал, что сдался. Юноша никогда не отпустит Алю на поверхность в одиночестве. Она слишком дорога ему, его Птичка, первая и единственная любовь. Без нее – не жизнь, так, жалкое существование, поэтому все уже решено.
И как все-таки прав был Доктор Менгеле! Любовь делает слабым, зависимым – дурное чувство, затмевающее доводы разума и логики. Дима был счастлив, что сумел испытать его, и в то же время ненавидел себя за это. Поразительная двойственность разрывала, сводила с ума.
Юноша сам не понял, как оказался на платформе. Пути назад не было. Пусть будет так.
* * *Спустя несколько часов Дима и Аля стояли на потрескавшемся асфальте, оглядывая заснеженные набережные Москвы-реки.
Наверху возвышалось над кромкой леса величественное главное здание МГУ, в свете тонкого серпа луны оно зловеще подмигивало пустыми окнами и будто само светилось изнутри призрачным сиянием. Впрочем, это была всего лишь игра воображения…
Теперь предстояло пройти узкой тропинкой в гору, до улицы Косыгина, затем дойти до Мичуринского проспекта, а оттуда – дальше наверх, к зданию Гуманитарного института, где остался заброшенным некогда процветающий бункер Алексеевой.
Павел Михайлович настойчиво советовал разведчикам даже не пытаться пробраться мимо сталинской высотки с покосившейся звездой на крыше. Про Университет до сих пор ходили недобрые слухи, сколько смельчаков пропало без вести в зарослях Ботанического сада и в лабиринтах корпусов в надежде разгадать тайны Изумрудного города – жители метро уже сбились со счета и лишь суеверно понижали голос, вспоминая это жуткое место.
Путь мимо главного здания был куда короче, но теперь, стоя над Москвой-рекой на ледяном ветру, Аля и Дима чувствовали себя жалкими и беззащитными перед громадой здания, безмолвно наблюдавшей за спящим городом с высокого холма. Иррациональный, не поддающийся логическим доводам страх гнал прочь от университетской высотки. Лучше было пройти хоть пять, хоть десять лишних километров, утопая в снегу, лишь бы не приближаться и не видеть темные окна, озаряющиеся призрачными отблесками…
Юноша с трудом унимал бешено колотящееся сердце, Москва ему не нравилась, раздражала, пугала. Город жил своей жизнью, и потревожить его покой означало умереть.
Ветер доносил звуки: неясные шорохи, скрежет, шлепанье – все вместе они складывались в песню мира после Катастрофы, мира без людей. «Прочь, прочь, иди под землю, царь природы! Снимай корону, долой человека!» – чудилось молодому ученому.
Но вместе с тем, эта ночь была благосклонна к незваным гостям, по крайней мере, пока. К Мичуринскому вышли быстро – по протоптанной местными разведчиками в снегу тропинке, огибая остовы машин и провалы в асфальте. Дальше стало сложнее, проспект пошел в горку, пришлось замедлиться, освещая фонариками путь. Каждый шаг делали осторожно, боясь провалиться в очередную дыру канализации, руки застывали на холоде, стекла противогазов покрывались инеем снаружи, снижая и без того неважную видимость.
Алевтина вдруг вскрикнула, схватилась за грудь и рухнула на колени в сугроб.
– Что с тобой?!
Дима подскочил, перепуганный, в голове заметались тысячи самых худших предположений.
– Больно… И мокро почему-то, – шепотом проговорила девушка.
– Тише, тише, я сейчас посмотрю, дыши глубже.
Молодой ученый торопливо стянул перчатки, расстегнул на Але защитный костюм, светя фонариком.
– Птичка, ты же родила неделю назад. Я думал, обойдется, но нет – природа распорядилась иначе, пришло молоко. Зачем только, непонятно… Как не вовремя. Но жить будешь. Надо бы вернуться и переждать, у тебя температура, это бывает. Нужно наложить тугую повязку… Давай вернемся на Фрунзенскую и дождемся, пока ты поправишься. Задание от нас уже никуда не убежит, твое здоровье дороже.
Алевтина раздраженно дернула головой.
– Не подождет! – сквозь зубы выговорила она. – Нужно идти. Накладывай свою повязку здесь!
– Это невозможно! Ты замерзнешь сразу же! – бессильно воскликнул Дима. Упрямство подруги начинало его раздражать.
– Тогда пойду так! Не волнуйся, не сдохну! Руку дай, герой, блин! – в голосе девушки послышались злые слезы.
Дима помог ей подняться, Аля застегнула костюм и пошла вперед, ее слегка пошатывало.
– В таком состоянии ты – добыча для первого же мутанта! – юноша догнал ее, схватил за плечо.
– Тебя спросить забыла! Идем!
– Аля! Объяснись немедленно! Почему ты так торопишься назад, в Загорянку? Что ты скрываешь? – интуиция забила во все колокола.
Правильнее всего было бы бросить девчонку здесь одну и спасать свою шкуру, пусть Аля погибает в своем упрямстве. Бежать, скорее бежать отсюда в спасительные подземелья. В душе ожили страх и недоверие. Алевтина была для молодого ученого неразгаданной тайной, близкая – и в то же время бесконечно далекая. Она приближала его в моменты ужаса и отчаянья, как тогда, в туннеле, ища защиты, и отталкивала, когда все было в порядке. Замкнутая, переменчивая, что скрывала дочь Доктора Менгеле? Порой Диме казалось, что его Птичка слишком похожа на отца – такая же беспощадная и жестокая. Не расправится ли она с ним так же, как с несчастными жителями Нагорного, когда он перестанет быть ей нужным?
Впрочем, какой толк от калеки, который уже несколько раз должен был сдохнуть, но по какой-то счастливой – или несчастной – случайности до сих пор был жив и даже пару раз умудрился спасти девушку от смерти? Все это – дело элементарного везения, он не выживальщик, не сталкер, и то, что поверхность давала двоим безумцам шанс, – не его заслуга. Так почему Алевтина так настойчиво требует его компании?
