Так зародилась традиция использования погребальных статуэток – чрезвычайной меры в период волнений и сомнений. Но с воссоединением Египта при царе Ментухотепе и последующем расцвете дворцовой культуры в Среднем царстве возродились царские мастерские и статуи, точно воспроизводящие оригинал, а расписные саркофаги снова стали доступны – по крайней мере, высшим слоям. Однако погребальная статуэтка не исчезла. Она превратилась в нечто другое, столь же полезное: она стала слугой, который будет помогать покойному на протяжении всей вечности.
Теперь, когда взгляд поклонников Осириса на загробную жизнь стал господствующим, ушебти заняла достойное место. Вечное пребывание в области Жертвенных полей имело один существенный недостаток. Они представляли собой сельскохозяйственную идиллию с прекрасно политыми полями, дающими богатый урожай зерна – но каждый египтянин слишком хорошо знал, что сельское хозяйство, даже в таких идеальных условиях, означало тяжелый физический труд. Особенно трудным и изнурительным был ежегодный ремонт дамб, канав и водных путей после половодья – но он был и самым важным, дабы вернуть ирригационную систему в действующее состояние. Каждый здоровый человек был вынужден участвовать в решении этой жизненно важной задачи, осуществляя земляные работы и таская корзины с песком и илом с места на место. Все это происходило в жару, воздух кишел москитами, которые появлялись после того, как вода спадала.
Получается, в загробной жизни эту тяжелую работу тоже неизбежно придется выполнять? Конечно же, требовалось отыскать способ избежать такой неприятности. Решение было гениальным. Маленькая фигурка, похожая на кусок палки, которая ранее играла роль тела покойного, сохранила свою основную функцию заместителя – но теперь, вместо того чтобы стать домом для «ка» и «ба», она отвечала за работу от имени владельца. Статуэтки слуг, относящиеся к последнему периоду Среднего царства, были снабжены миниатюрными сельскохозяйственными орудиями – такими как мотыги и корзины. И, на случай забывчивости, на их теле был вырезан краткий иероглифический текст, который должен был напомнить им об их основной обязанности:
«O ушебти, созданный, чтобы (служить) мне… если я буду призван или если я буду назначен, чтобы сделать какую-либо работу, которая должна исполняться в загробной жизни… ты должен вызваться на нее вместо меня каждый раз, (будь то) поддержание в порядке полей, орошение берегов или переноска песка с востока на запад. Ты должен сказать: «Смотрите, я здесь»[68].
Когда владелец воскресал, ушебти становился ему прекрасным страховым полисом.
Один заключительный, решающий аспект пребывания в загробной жизни также впервые заявил о себе после краха Древнего царства. Как «Тексты саркофагов», магические предметы и статуэтки слуг, так и само понятие последнего суда отражало смесь надежды и страха, с которой древние египтяне размышляли о жизни после смерти. Возможно, больше, чем какая-либо другая особенность египетской религии, идея заключительного, неизбежного суда перед лицом божественного судии оказала глубокое и длительное влияние на последующее развитие верований страны фараонов. В отличие от ежей, гиппопотамов и ушебти, идея последнего суда была перенята другими религиозными традициями Ближнего Востока, прежде всего христианством.
Воображаемая география «Книги Двух путей» начиналась с Огненного острова, где грешников поглощало пламя, а праведники получали освежающую воду для трудного путешествия по загробному миру. Понятие «испытания огнем» является древним, но такое относительно упрощенное понятие суда – который отделял грешников от праведников посредством единственной краткой проверки – необходимо было усовершенствовать в свете перемен, происходивших в обществе. Рухнувшие иллюзии, которые сопровождали распад египетского государства, снова дали богатую почву для новых идей. В смутные времена стало ясно, что смерть – не просто переход существа от одного состояния к другому, но водораздел, разрыв, через который можно и не перейти. Достигнет ли человек воскрешения, подобно божественному созданию, или будет страдать – вторая смерть зависела от его деяний при жизни. Литературный текст, известный как «Наставление для Мерикара», якобы составленный царем Гераклеополиса, резюмирует это верование:
Когда человек остается после кончины,Его дела стоят рядом с ним…Тот, кто достигнет (следующей жизни) без прегрешений,Будет вести ее подобно богу… [69]В этой системе вещей обладать достоинствами уже недостаточно: нужно быть также свободным от пороков. В надписях того времени помимо хвастовства и напыщенности, типичных для жизнеописаний Древнего царства, впервые появляются нотки сомнений и просьба о защите. Человек мог перечислять свои многочисленные достоинства и успехи, но также старался изо всех сил сообщить: «Я никогда не возводил напраслины на кого-либо из живых»[70]. «Признание наоборот», заявление о том, что он не совершал ничего из объявленного списка прегрешений, стало важной составляющей «судебного процесса».
Защита перед божественным судом, однако, требовала большего, нежели простого опровержения проступков. Она включала фундаментальную оценку истинной ценности человека, взвешивание его хороших и дурных дел, чтобы получить объективное суждение о его характере. Только тех, кто проходил это «вычисление различий», считали достойными присоединиться к Осирису и обрести вечную жизнь. На своей стеле в Абджу военачальник XI династии Интеф уверенно сообщает, что «его голос признан истинным при вычислении различий». Другими словами, он был оправдан и найден достойным возродиться в виде преображенного духа. Начавшись с этих пробных вариантов, концепция суда быстро заняла центральное место в той части египетской религии, которая была связана с погребением – до такой степени, что термин «глаголющий правду» стал наиболее распространенным эвфемизмом, означающим покойного.
Пожалуй, не стоит удивляться, что в обществе, столь одержимом бюрократией и бухгалтерией, как Древний Египет, богословы представляли себе, что взвешивание деяний человека производится на гигантском подобии ювелирных весов. Точность этих весов отлично отражала безупречность решения божественного суда. Отрывок из «Текстов саркофагов» описывает их как «весы Ра, поднимающие Маат»[71]. Это показывает, что суд вершит сам Ра, бог солнца и созидания, и что дела покойного должны быть взвешены Маат, богиней правды. В этой окончательной оценке не остается места обману. Результат решения суда наглядно представлен как разделение покойных на праведных и неправедных, «перечисление мертвых и подсчет блаженных духов»[72]. Различие судеб, ожидающих каждую из этих двух групп, было совершенно очевидно.
Последний суд ставил под угрозу жизнь вечную, и от этого бурное воображение египтян лихорадило. Осознание предстоящих препятствий и поиск средств их преодоления, вероятно, придавали египтянам храбрости, чтобы противостоять неуверенности, которую внушала им смерть. В случае суда самая большая опасность состояла в том, что собственное сердце – вместилище разума, источник эмоции и хранилище воспоминаний – могло выступить лжесвидетелем и тем самым склонить чашу весов, сделав невозможным благоприятный вердикт. Чтобы предотвратить эту ужасную опасность, требовалось сильное волшебство. Так или иначе, важно было помешать сердцу выболтать
