Пока принц приводил себя в порядок, граф сидел на стволе упавшего дерева под лучами теплого солнца и наблюдал за жизнью в лагере ситхи. Он был заметно меньше и не таким организованным, как военный лагерь зида’я, в котором он побывал много лет назад возле Эрнисдарка. На первый взгляд здесь царил хаос, экзотические существа появлялись и уходили в маленькую долину, другие занимались тихой работой, хотя Эолейр не понимал, что именно они делают. После рассвета он обнаружил, что гора и скрытая от посторонних глаз долина находятся на большой высоте относительно Альдхорта, и тот, кто окажется у подножия горы, не сможет увидеть лагерных костров в долине ночью, потому что деревья и сама гора полностью скрывают их свет.
– Мне кажется, прошло совсем немного времени с тех пор, как мы в последний раз виделись, Эолейр из Над-Муллаха, – сказал кто-то у него за спиной.
Эолейр повернулся и увидел Джирики, стоявшего рядом на небольшом холмике. Его волосы были длинными и белыми, как у сестры, и, как она, он выглядел так, будто не постарел ни на час с их последней встречи.
– Возможно, для вас прошли дни, – ответил ему граф. – А для меня – долгая цепочка лет. Но сколько бы ни прошло времени, я рад снова вас видеть, Джирики и-са’Онсерей. Я слышал, что вы со своим отрядом вернулись еще до рассвета. И слышал, как они пели.
– Мы прошли большое расстояние, – сказал ситхи и спрыгнул вниз с легкостью оленя. Через мгновение он уже стоял рядом с Эолейром и смотрел на него, слегка нахмурившись. – Я вижу боль на твоем лице. Ты был ранен?
Эолейр улыбнулся.
– Нет – ну, да, но это случилось давно, и не рана меня беспокоит. У меня болит бедро. Так случается, когда мы, смертные, стареем – тела начинают подводить нас раньше, чем разум.
Лицо Джирики оставалось серьезным.
– Я бы хотел, чтобы это относилось ко всем представителям твоего народа, но некоторые утрачивают разум в ранней юности или вовсе рождаются без него. – Он тряхнул головой, и тонкие волосы, подхваченные утренним ветерком, на миг закрыли лицо.
Эолейр подумал, что Джирики неуловимо изменился, впрочем, перемены не коснулись внешности. Он оставался доброжелательным и вежливым, однако граф уловил легкий холод в его словах. Эолейр не мог похвастаться тем, что он понимает ситхи, и не умел читать их лица, но ему пришлось служить смертным правителям, и он не раз участвовал в спорах при самых разных дворах, в разных землях; он чувствовал, когда что-то шло не так.
– Каково состояние женщины, которую мы принесли с собой, – Танахайа, если я правильно произношу ее имя? – спросил Эолейр. – Даю тебе слово, наши смертные целители сделали все, что было в их силах. Помнишь вранна Тиамака? Так вот, он и его жена изо всех сил старались поддержать в ней жизнь.
Джирики медленно кивнул:
– Да, я понял. И мы им благодарны. Но пока трудно сказать, выживет ли она. – Он посмотрел вниз – там Морган наклонился к ручью, чтобы напиться.
Прямо у них на глазах юноша опустил красно-золотую голову в воду и тут же с криком ее поднял.
– Клянусь Деревом, какой холод! – воскликнул он.
– И это действительно внук Сеомана и Мириамель? – спросил Джирики. – Нет, не отвечай. Я уже вижу в нем их обоих, кости и дыхание. Саймон был таким неуклюжим, когда мы с ним познакомились!
– Я тоже так думал, – сказал Эолейр. – Но в нем всегда таилось нечто большее, что нельзя увидеть глазами. Как и в Мириамель. Подозреваю, что с внуком дела обстоят так же.
– Будем надеяться. – Что-то в тоне Джирики заставило Эолейра снова посмотреть на ситхи, и он попытался понять, что скрывается за безмятежным лицом с высокими скулами. – Приведи юного принца к кругу огня, когда вы будете готовы, – наконец сказал Джирики. – Нам нужно о многом поговорить. И далеко не все тебе понравится – или мне, если уж на то пошло, – но мы слишком долго ждали.
Джирики отвернулся, дав Эолейру возможность подумать над его словами и испугаться ответа.
* * *Когда Эолейр вел Моргана вверх по склону к огненному кругу, он с удивлением обнаружил, что в широкой яме даже в это теплое и яркое утро пылает пламя. Их уже ждало несколько ситхи, в том числе Адиту, сидевшая на том же месте, словно за всю ночь даже ни разу не пошевелилась. Но сегодня она надела длинный плащ с капюшоном, всех оттенков синего цвета – от бледной голубизны неба до темного, почти фиолетового. Скромное одеяние, совершенно отличавшееся от того, что она носила в далеком прошлом, и которое Эолейр так и не смог забыть, даже после стольких лет. На самом деле, все его встречи с Адиту но-са’Онсерей сохранились в его памяти. И причина состояла не столько в ее золотой красоте, хотя она была ослепительно красива, даже с точки зрения смертного, но в легкости и живости ее духа – невесомого, словно дым и летящий пепел. И всякий раз ее присутствие дарило Эолейру поразительное умиротворение. Только после их последней встречи он понял, что Адиту, казалось, вообще не знает страха. Находиться рядом с ней, даже в самые страшные времена, было все равно что найти свет в темноте.
Когда они подошли ближе, Эолейр вспомнил ее вчерашние слова о том, что она изменилась, но, если забыть о более яркой одежде, она осталась такой же, как когда он видел ее в самом конце войны Короля Бурь. Так что же она имела в виду?
Адиту, словно услышав его мысли, повернулась к нему и улыбнулась. Она была единственной ситхи из всех, что встречал граф Над-Муллах, чья улыбка казалась ему такой же естественной и успокаивающей, как у смертных, а по сдержанным стандартам ситхи Адиту улыбалась часто и открыто. Когда они подошли к костру, Адиту встала, позволив расправиться складкам синего плаща, и Эолейр заметил, что под ним она одета так же, как прежде, оставаясь частично обнаженной, точно ребенок, совершенно не заботясь о том, насколько сильно она смущает смертных. Но ее живот, круглый и золотистый, размером с канталупу, оказался для Эолейра чем-то определенно новым.
Эолейр слегка споткнулся и страшно разозлился на себя, опасаясь, что его неловкость будет принята за немощность старости. Адиту ждала ребенка. Что это значит? И имеет ли какое-то отношение к затянувшемуся молчанию между ситхи и Хейхолтом?
К тому моменту, когда они подошли к костру, Адиту скинула плащ и надела короткую тонкую куртку, прикрывавшую тело до бедер, что позволило Эолейру смотреть на нее, не чувствуя себя неучтивым. Он взял ее руку в свои, сожалея, что не сделал этого вчера вечером, и коснулся ее губами.
– Мое сердце
