Возбуждённый свой пламенной речью, Наполеон смотрел на огонь в камине и продолжал говорить:
— Я убил чудовище анархии. Я обуздал революцию, облагородил нацию и утвердил силу верховной власти. Мой деспотизм? Историк докажет, что он был необходим по обстоятельствам. Обвинят ли меня в страсти к войне? Он докажет, что всегда на меня нападали. Или в стремлении к всемирной монархии? Он покажет, что оно произошло от стечения неожиданных обстоятельств, что сами враги мои привели меня к нему... Я хотел утвердить царство ума и дать простор всем человеческим способностям.
Но поток великих фраз внезапно иссяк, и Наполеон недоумённо оглянулся вокруг, словно ожидал оваций, а их не было. Тишина...
Вернувшись в реальность бытия, он наклонился к собаке и погладил её по голове. Диманш в ответ лизнула Наполеону руку и опять положила голову ему на ноги.
О’Мира всё это время стоял рядом и с вниманием слушал Наполеона, но молчал. Ему было жалко этого человека и в то же время он восхищался им.
Губернатор острова Святой Елены сэр Гудсон-Лова, наоборот, всячески пытался усложнить последние дни жизни Наполеона. Он даже хотел убрать О’Миру от низложенного императора и писал в Лондон доносы на доктора с требованием его отзыва с острова. Губернатору вообще не нравилось, что Наполеона окружали французы, те, кто остался верен ему даже в таком плачевном его положении. Не зря его почётный пациент назвал губернатора сицилийским сбиром.
Доктор закрыл свой таинственный саквояж и собрался уходить. Наполеон взмахом руки остановил его и почему-то шёпотом спросил:
— Надеюсь, меня не отравят?
О’Мира сделал удивлённое лицо. Он хорошо понимал Наполеона и его опасения. Доктор даже не исключал такую возможность, но как порядочный человек всячески отгонял от себя дурные мысли об устранении Наполеона таким варварским способом.
— Что вы, сир! Кто посмеет поступить так? Даже не думайте об этом.
Наполеон, соглашаясь с О’Мирой, кивал головой. Доктор, наконец, откланялся и вышел, а вместо него в комнату вошёл камердинер Маршан и принёс кофе. Запах этого напитка сразу заполнил пространство комнаты, и Наполеон несколько минут с наслаждением растягивал удовольствие, делая небольшие глотки из красивой чашки.
Камердинер подбросил в камин дров и также покинул комнату, унося пустую чашку, а Наполеон опять остался один. Он уставился на огонь и впал в философские размышления о Французской революции и своей роли в мировой истории.
«Французская революция, — анализировал он события последних трёх десятилетий, — произошла не от столкновений двух династий, споривших о престоле; она была общим движением массы людей. Она уничтожила все остатки времён феодализма и создала новую Францию, в которой повсюду было одинаковое судебное устройство, одинаковый административный порядок, одинаковые гражданские и уголовные законы, одинаковая система налогов... В новой Франции двадцать пять миллионов людей составляли один класс, управляемый одним законом, одним учреждением, одним порядком. И этот порядок определил и узаконил я. Однако придёт время, и этот порядок нужно будет также менять, принимать новые законы... Лет через двадцать, когда я уже умру и буду лежать в могиле, французы переживут в своей стране ещё одну революцию. А может быть, и не одну...»
Философские размышления Наполеона продолжались недолго. Он устало откинулся в кресле, закрыл глаза и задремал, наконец-то согревшись от огня в камине и тепла тела любимой собаки.
XXIV
изнь небольших городков Швейцарии однообразна и, возможно, поэтому скучна. Каждое утро солнце всходит из-за горных склонов, и по узким улочкам начинается движение людей. Раньше всех молочницы разносят по домам горожан молоко после первой утренней дойки коров, затем появляются торговцы небольшого рынка. Они аккуратно раскладывают свой товар на прилавках, и, наконец, к этим торговцам спешат первые покупатели свежих овощей, фруктов и мяса, чтобы запастись ими на целый день. Постепенно на улочках появляется всё больше и больше людей, спешащих куда-то по своим повседневным делам, без которых немыслима обычная человеческая жизнь, основой которой всегда были пища, тепло и крыша над головой.
В центре Салюрна располагались аккуратные дома зажиточных горожан, среди которых выделялся двухэтажный каменный дом успешного дельца и торговца, а в последние четыре года бургомистра этого города Франца Цельтнера. Когда-то в молодые годы он хотел стать скульптором и даже брал уроки в Париже, наивно мечтая создавать вечные творения рук человеческих в память о себе и своём времени. Но начинающий скульптор вовремя остановился, осознав, что кроме желания творить и созидать, нужен ещё и талант. Тогда Франц вернулся в город своего детства и стал успешным продолжателем дела отца.
Уже почти три года рядом с домом брата жил Питер Цельтнер со своей семьёй и своим другом Тадеушем Костюшко. Старый американский генерал вскоре стал живой достопримечательностью Салюрна. Несмотря на погодные условия, он каждое утро в одно и то же время выезжал на серой и спокойной кобылке на прогулку. Пунктуальные швейцарцы, выглядывая на улицу из своих уютных домов, шутили с соседями, что по точности времени прогулок генерала можно корректировать время на часах башни городской ратуши.
По устоявшейся привычке Костюшко встал с рассветом и уже в шесть часов утра пил утренний кофе. В гостиной дома он был в полном одиночестве, если не считать слуги, который этот кофе ему приготовил и принёс.
— Шарль, как там моя кобыла? Ты сказал конюху, что она немного хромает? — придирчиво спросил Костюшко слугу.
— Не извольте беспокоиться: с ней всё в полном порядке, — заверил Шарль, улыбаясь во весь рот.
Он давно привык к ворчанию этого странного старика, которого его хозяин считал членом своей семьи наравне с семьёй своего родного брата. Шарль, как и все слуги в этом доме, с приязнью относился к Тадеушу Костюшко и старался выполнить все его пожелания и запросы, хотя их было не так много.
Допив кофе, Костюшко вернулся к себе в комнату переодеться для верховой езды. Погода стояла сырая с мелким осенним дождём, но упрямый генерал решил не менять своих привычек и начал готовиться к очередной утренней прогулке по городу. Он оделся теплее, взял хлыст, трость и ещё раз осмотрел придирчиво комнату: всё ли у него в порядке.
