– Ничего не делаем, – ответила Анна.
– Совсем?
– Когда как. Обычно ничего. У нас тут ничего не происходит. То есть мало чего. Живем.
У них тут ничего не происходит. Похоже, это действительно так. Я тут три дня сижу, и действительно ничего не происходит, пчелы гудут. И хорошо, можно весь год ходить в сандалиях, а в сезон дождей в калошах. Понятно, почему отец сюда в командировку рвался, почему мама так сюда хотела. Вот из-за этого ничего. День за днем, идешь по улице, кошатиной выдержанной воняет, а хорошо, мыслей никаких, как метлой выгнало, знай ногами двигай.
– Я люблю мультики, – сказала вдруг Анна.
Я едва не подавился от смеха. Хотя ничего смешного здесь не было, но Анна это неожиданно сказала, я попался. Анна вздрогнула и уронила с ложки мороженое на джинсы.
– Извини, – сказал я. – Я поперхнулся… Это случайно…
– Все в порядке.
Анна улыбнулась и отправилась переодеваться. А я подумал – не доесть ли ее креветки? Но это выглядело бы уж чересчур голодрански, так что я удержался. Доел мороженое.
Я как-то мультики не люблю, в детстве, и то не очень любил, разве что длинные, с историями. В которых…
На кухне что-то брякнуло. А я встал и пошел на этот звук, вдруг кто-то обварился кипящей карамелью, или тростниковым сиропом, или вареньем из гуавы, пролил его из сотейника на ногу и бегает теперь по стенам. Но почти сразу стало ясно, что никто не обварился – мама Луса опять запела. Но на всякий случай я заглянул.
Толстая мама Луса стряпала и пела веселую песню про обычного пастуха, парня, который увидел, что утром в деревню пришел дьявол, притворился фельдшером и пропагандирует отказ от вакцинации, а никто, даже брухо[1], этого дьявола не различает, а он здесь, за левым плечом, мама Луса пела и плакала. Удивительное дело.
– Она так всегда.
Я обернулся. Анна переоделась, снова в красную водолазку и новые джинсы.
– Она всегда эту песню поет, – повторила Анна. – Красиво.
– Красиво, – согласился я.
– Хочешь посмотреть на луну?
То мультики любит, то луну. Куба, тут колоритные девушки.
– Сейчас день, – сказал я.
– Но луну видно, – Анна указала пальцем.
Я посмотрел, действительно, на небе висела бледная луна, половинка.
– У нас есть телескоп, – сказала Анна. – Можем посмотреть на луну.
Никогда еще не смотрел в телескоп днем. Хотя и ночью не особо смотрел, ни разу. Что там на луне интересного.
– А это… Ты как считаешь, американцы на Луну высаживались, или это все мистификация?
Анна не ответила, думаю, вопроса не поняла.
Мы побрели к западной стороне дома, там, где были веранда и длинный балкон. Хорошо тут у них все устроено, и бассейн, и сад с цветами, и веранда с телескопом. Телескоп лучше путешествия к озерам, я представил, как сейчас бы мы тряслись в сторону озера этого… Вовремя мотоцикл заглох, спасибо ему.
Это был старый телескоп, наверное, антикварный, медный, тускло поблескивавший в тени навеса веранды. И герб на штативе. Щит. Рыба. Меч. Рыба-меч. Этот телескоп прапрадеду Анны подарил сам Симон Боливар, в этом никакого сомнения, и через него смотрели на небо, а не за залив. И два плетеных стула местной работы. Мы сели на эти стулья, Анна стала настраивать телескоп, нацеливая его на луну. Я завидовал. Ложкам, телескопу, дому, гербу. И немного злился на то, что сам не аристократ, а так, шуга разночинная. Вот если бы я был аристократ, то Анна, наверное, смотрела бы на меня иначе. Так и случаются революции и государственные перевороты.
– Вот, – сказала Анна. – Луна.
На Луне желтели лунные кратеры. В телескоп, надо признаться, Луна паршиво выглядела. Словно ее три миллиарда лет пинали сапогами и отпинали все-таки изрядный кусок. Я смотрел. Анна крутила ребристое медное колесико. Луна то расплывалась, то становилась четче.
– Че Гевара никого не расстреливал, – сказала вдруг Анна серьезно. – Это ложь.
Луна стала острее. Желтее.
– Да какая разница…
– Большая разница, – перебила Анна. – Очень большая разница. Самая главная разница как раз в этом.
– Да я верю…
– Это они все придумали, – сказала Анна. – Про Ла Кабанью, про пытки. Чтобы оправдать свое бегство, ты понимаешь?
Она тронула меня за плечо, я оторвался от луны.
Анна смотрела мне в глаза.
– Они бежали туда, – Анна указала в сторону луны, но ниже. – А потом рассказывали гадости, соревновались, кто больше соврет. Все лгуны. А он не мог так.
– Да ладно…
Анна замолчала. И покраснела. Руку у меня с плеча убрала.
– Да ты не обращай внимания, – сказал я. – У моей мамы характер такой – критический. Она же критик по профессии, вот и критикует. Поколение такое – в голове вечный праздник непослушания.
– Это как?
Поперек луны перло похожее на ртутную каплю НЛО.
– Ну… Вот если она видит передачу про высадку на Луне, то сразу говорит, что это снял Стэнли Кубрик в Голливуде, а американцы на Луну и не совались. Что «Тихий Дон» написал не Шолохов, Бродский был агентом КГБ, ну и так далее. Миром правят рептилоиды, короче. Поколение у нее такое.
– Она же… кандидат наук, – неуверенно произнесла Анна. – Почему такое поколение?
– Их так учили, – отмахнулся я.
– В школе?
– Не, в школе их нормально учили, но они сами… с удовольствием выучились другому.
– Зачем?
Анна стала особенно серьезной.
– Да ну, скука это все, не бери в голову, – сказал я. – Используй нейтрино-принцип.
– Это как?
– В одно ухо влетело – в другое вылетело. Нейтрино, пролетая через Землю, не взаимодействуют с ее веществом. Так и я. Не взаимодействую с пролетающей через мозг информацией.
– Почему? – опять серьезно спросила Анна.
Я не удержался, мне захотелось быть умным, прожженным и знающим. Тем, кто наверняка знает, что американцы высаживались на Луне. Реальный чел с Большой Земли, где Интернет в любое время года, а космические корабли до сих пор регулярно бороздят. Короче, симпатичные туземки трепещут перед моим могучим ментальным натиском и имперским обаянием.
– Потому что нельзя наверняка определить, вранье пролетает через твой мозг или правда, – ответил я. – Критериев не осталось, приличные люди могут врать, лгуны говорить правду, самих оттенков правды может быть полсотни…
– Правда всегда одна, – возразила Анна.
– Да, но… Вот ты знаешь, что каждая ядерная ракета снаряжается десятками ложных боеголовок? Они летят к цели облаком, так что нельзя разобрать – где боевая ракета, а где фальшивая. То есть каждая правда, которая одна, сопровождается роем абсолютно неотличимых от нее неправд. И когда цель поражена – откуда мы знаем, что ее именно разорвало?
Тут я понял, что повторяюсь, кот Шредингера у нас уже недавно чесался.
– Так что на самом деле разницы нет, результат всегда один, – сказал я. – Бух!
Я обреченно щелкнул языком. Плутониевые стрелы прорвались через ячеи противовоздушного зонта. Все так.
– И что же делать? – спросила Анна.
– Да ничего не делать, – ответил я. – Улыбаться.
Анна неловко улыбнулась.
А мне еще
