Патриции из имперской партии слушали все это с легким удивлением, ведь до того им казалось, что Маьфикани весьма заинтересованы в том, чтобы максимально раздуть дело. Неужто даже членов этого рода обеспокоил размах аферы?
— Вы скажете: доказательств немало… Не стану отрицать, свидетельств собрано много. Но, за исключением единственного добровольного признания синьоры Ариадны Пацци, которая практически сразу же отдала Богу душу, что само по себе весьма подозрительно, все остальные признания были получены посредством пыток, а на пытках практически каждый готов признаться во всем.
— Это к чему же он ведет? — обеспокоенный капитан Барццуоли склонился надо мной к уху падре Браккони. Отец Филиппо лишь пожал плечами. А Дамиано продолжал:
— Суд должен состояться, преступления должны быть доказаны, а реальные преступники понести примерное наказание, но, благородные граждане Розеттины, только не на условиях, которые диктует нам улица! Не в атмосфере, которой постыдились бы даже басурмане.
— Мудро говорит, — раздались голоса в зале.
— Нам известны примеры несчастий, когда возмущения не были вовремя остановлены, так что плебс пожелал судить господ лишь за то, что те богаче или умнее их. Если мы не введем порядка сейчас, завтра всех нас привяжут к позорному столбу и обвинят в различнейших преступлениях только лишь за то, что мы — патриции…
Воцарилась волнующая тишина, поскольку нельзя было с Мальфикано не согласиться.
— Так что ты советуешь, граф? — спросил председатель Совета Семи, Микеланджело Урбини.
— Здесь советуете и правите вы, — покорно склонил голову граф. — Я всего лишь слуга Республики, готовый выполнять все ее приказы.
Тут сорвался с места капитан Барццуоли.
— Ваша графская светлость, да мы за тобой — как в огонь! Пять сотен бравых гвардейцев ожидают ваших приказов.
Раздались громкие аплодисменты. Не хлопал, возможно, один только кардинал Галеани. Если бы сейчас прозвучало заключение о том, чтобы передать власть в руки Мальфикано, а Пьедимонте сжечь или хотя бы изгнать, оно встретилось бы с шумным одобрением. Но тут раздался тихий кашель. Все затихли, поскольку кашляющим был сам кардинал.
— Сердце радуется, слыша подобные декларации. Я и сам за то, чтобы побыстрее завершить дело колдунов, дабы покой воцарился в любимой нами Розеттине, словно сон на веках дитяти. Но для этого необходима правда, четкая и неделимая, откровенность намерений и действий… — Могу честно сказать, что, похоже, никто в зале не знал, к сему Его Преосвященство ведет. — И как же болит сердце, слыша, как легко обвиняют даже наиболее выдающихся личностей.
— Это кого же обвиняют? — спросил Барццуоли.
— Вчера мы лично допросили куртизанку Беатриче де Монтенегро. Она заявляет, что когда весь город разыскивал ее и ведьму Аурелию, она нашла убежище у одного из наиболее выдающихся семейств Розеттины.
— У какого же? — рявкнул Барццуоли. — Кто осмелился?!
— Да можно ли верить клевете блудницы, когда ее растягивают на ложе Прокруста, — переполненным иронией тоном спросил граф.
— То же самое подумал и я сам, — не смутился кардинал. — Что такое слова проститутки в отношении истин благородно рожденных. Но, тем не менее, сегодня ночью случился факт, поставивший все дело в совершенно новом свете. А именно, монахи, стерегущие Соляные Ворота, задержали слугу, который спешил сюда с важными письмами. Введите его.
По залу прокатился шумок, а стражники, скорее приволокли, чем привели, людскую оболочку, но не человека. У него не было одного глаза, с пальцев у него содрали все ногти. Я остолбенел, поскольку узнал Риккардо, слугу юного графа Мальфикано. Я перевел взгляд на Дамиано. На его лице не дрогнула ни единая мышца, лишь на мгновение веки тяжело упали на глаза.
— Как зовут тебя, сын мой? — спросил кардинал.
— Риккардо, Ваше Преосвященство, — простонал слуга.
— Кому ты служишь?
— Синьору Лодовико Мальфикано.
— Откуда ты сейчас прибыл?
— Из императорского лагеря под Бергамо.
— Что ты привез?
— Письма достопочтенного графа Лодовико его брату и отцу.
— Давайте почитаем их.
В смертельной тишине, которая, могло показаться, подавила, Большой Зал, прозвучали слова из письма, которое читал Галеани. Письмо было написано по-немецки с многочисленными латинским вставками, но Его Преосвященство переводил их a uista (изустно — лат.).
Высокоученый Синьор, Любимый Отче мой и Господин! Прибывши, как звучало desiderio (желания — лат.) Высокоученого Господина Графа recta et tutum (надлежащим образом и безопасно — лат.) в лагерь sub (под — лат.) Бергамо, с Наимилостивейшим Императором, по правде говоря, я не виделся, но сам dux (герцог, князь — лат.) von Kostrin оказывал мне большие фаворы, спрашивая про salus (безопасность — лат.) донны Беатриче. Удовлетворенный сообщениями, manu proprio (собственноручно — лат.) выписал он заявление о предоставлении митры для Высокоученого Синьора Графа, а, собственно, уже Милостивого Герцога Хотя, пока что дышит Fakcja Romana (римская партия — лат.), Светлейший Повелитель, имея ligatus manus (связанные руки — лат.), ни auxili (вспомоществования, дополнительных войск — лат.), ни armae (вооружения — лат.) дать не может.
Interim (между тем — лат.), оставаясь в Лонгобардии, молюсь я за здравие Высокоученого Синьора Графа, дабы все malevoli (злонамеренные — лат.) на костре пропали, куда наверняка frustratus dominicanus (здесь — скользкого доминиканца — лат.) с помощью, что предоставляет ему наш asinus cardinalis (осел кардинал — лат.), их заведет.
Tandem (в конце концов — лат.)…
Раздались быстрые шаги. Это Дамиано Мальфикано не выдержал, направившись к двери. Он отпихнул отца Филиппо, желавшего его задержать и рванул к лестнице.
— Измена! Измена! — одним голосом вскрикнули все собравшиеся. Капитан Барццуоли желал побежать за удиравшим, но тут все набросились на него, прижали к полу, несмотря на то, что он орал, будто желает изменника собственной шпагой пронзить.
Тем временем, граф сбежал по Ступеням Титанов на первый этаж, а затем, не желая продираться сквозь толпу, заполнившую все подходы, спрыгнул с
