— А может… — тут она замялась, — кто-то решил избавиться от тебя? Вот скажи, что, собственно, произошло с тобой во время Festa d'Amore? Тебя похитили?
— Не помню, — отказался я от попытки дальнейших объяснений. Кем бы ни был тот Альдо, с того момента, когда девушка приняла меня за него, ее отношение ко мне изменилось диаметрально. Возможно, в этом был мой шанс.
— Но ведь ты же, похоже, знаешь, кем являешься. Кем ьыл неделю назад…
— Неделю, неделю назад… Альдо? Ну, может и Альдо…
— Покажи ногу… — рванула Моника простынку. — Ну конечно! Знаменитые шесть пальце Альдо Гурбиани…
— Альдо Гурбиани… — По-моему, я уже встречался с этим именем в газетных обрывках, вот только в каком контексте? — Ну да, — буркнул я. — Гурбиани. Что-то такое вспоминается.
— Слушай, возможно, ты только строишь из скбя сумасшедшего, а может у тебя и вправду амнезия. Времени на то, чтобы это проверить, у меня нет. Только мы должны хоть что-то предпринять, пока тебя не покроят на детали.
— Не понял. Что они хотят со мной сделать?
— Я и сама не имела понятия, что такое возможно, пока не начала здесь работать…
Тут скрипнула дверь. Моника быстро накрыла мне лицо какой-то тряпкой, после чего принялась очищать кровать и пол.
0 Что произошло, Моника?
Снова тот же мрачный тип, которого называли il dottore.
— У пациента была рвота. Не надо подходить, dottore, можно поскользнуться.
— На каком фоне рвота?
— Я не совсем уверена. Быть может, аллергия к луминоксу.
— Ладно, об этом не будем. Что там с лабораторными анализами?
— Боюсь, что сообщения неутешительные. Тесты дали положительный результат. А это означает, что четыреста тридцать пятый является носителем.
— Наркоман хренов!
— Понятное дело, анализы мы повторим, но пока что я должна забрать его в диагностику.
— Чтоб он сдох! — Врач был явно рассержен. — И как мне все объяснить начальству? Они ведь обещали контрагентам экспортную поставку.
— Думаю, мы справимся, вы же сами вспоминали, что завтра приходит подводная лодка с балканскими сиротами. Материала для трансплантации выше крыши.
— Ладно, делайте, что вам положено.
Он вышел. Моника переждала минутку, после чего кровать дрогнула и с тихим скрипом выкатилась в коридор.
— Синьора, не снимете эту тряпку с моего лица? — попросил я шепотом.
— Исключено, а вдруг тебя кто-нибудь узнает, — ответила Моника тоже шепотом. — И помни, это я тебя спасаю, а не кто-либо другой.
Девушка закатила кровать со мной в какое-то помещение без окон. Только лишь здесь она вновь открыла мне лицо. Наконец-то я мог приглядеться к ней более тщательно. Девушка была худощавой, с мальчишеской фигурой, какую в мое время предпочитали розеттинские бисексуалы. Распахнутый халат открывал весьма непристойно экспонированную грудь, натягивающую плотно прилегающую к телу ткань; когда же Моника халат сбросила, я увидал коротенькую кожаную юбочку и пару невероятно длинных ног. Медсестра не скрывала волнения.
— Слушай, Альдо, хочу, чтобы все было ясно, — сказала она. — Я не безмозглая дурочка. Отсюда тебя вывезу. Но я должна быть уверена, что ты меня не бортанешь. Ты же, надеюсь, понимаешь, как сильно я рискую. Для докторишки и его дружков убить человека — все равно, что клопа раздавить.
— Я вам чрезвычайно обязан, синьора, тем не менее, не могли бы вы освободить меня от этих неприятных уз, привязывающих меня к кровати?
— Все в свое время. Когда я получу то, что захочу.
— А чего синьора себе желает?
— А чего еще можно желать? Бабок! Я вывезу тебя отсюда в безопасное место. Приведу юриста. Ты подпишешь соответствующие бумаги и можешь возвращаться домой.
— Понял. Из ваших слов, синьора, следует, что синьора считает меня…
— Меня зовут Моникой.
— Что синьора Моника считает меня достаточно обеспеченным гражданином.
— Ой, Альдо, только не строй из себя сиротку. Любому дураку известно, что ты богатейший человек Европы.
Вместе с кроватью Моника закатила меня в ярко освещенную комнатку и нажала на какую-то пуговку. Снова желудок подкатил к горлу. Мы спускались вниз. Через мгновение блестящие створки разошлись. Мы находились в низком подвале, походящем на пещеру, где рядами, ровненько, словно поросята у сосцов хавроньи, стояли безлошадные повозки. Моника подкатила кровать к заду одного из таких экипажей; снизу что-то скрежетнуло, и одна лишь верхняя часть кровати со мной и постельным бельем вкатилась вовнутрь. Ногами вперед, что — как известно — является не самым лучшим знаком. Моника закрыла крышку, сама же заняла место за рулевым колесом. Подо мною раздался рев машины. Мы поехали. Я преодолел страх. Впрочем, гораздо сильнее сейчас меня беспокоила мысль относительно принципов, на которых такой экипаж мог действовать. Когда-то я анализировал возможности постройки паровых машин, но здесь не было ни следа от пара. Между мной и передним отсеком я заметил приоткрытое окошко, благодаря чему можно было разговаривать друг с другом.
— А скажи мне, синьора, — отозвался я, мучимый любопытством, — что приводит этот твой экипаж в движение?
— Ты так смешно говоришь, Альдо, совсем как иностранец. Тебя интересует, ездит моя тачка на бензине или на дизельном топливе?
— Ну, именно.
— Это старый дизель!
Мы выехали на открытое пространство, через полупрозрачные стенки я видел ровные ряды деревьев и небо. Какое-то время мы ехали по аллее. После чего нас остановили запертые ворота. Я нигде не видел ни привратника, ни охранника, Моника лишь вытащила небольшую коробочку, вытянула перед собой, и створки начали раздвигаться. Я вернулся к нашей беседе.
— А скажи-ка мне, благородная синьора, говорит ли тебе что-нибудь фамилия Деросси и прозвище "Il Cane"?
— Естественно, кто же не знает жертву невежества и нетерпимости, казненную в семнадцатом столетии за свободу провозглашения собственных убеждений.
— А вам известно, синьора, что осталось из его наследия? — продолжил я расспросы.
Моника задумалась.
— Скорее всего, нет.
На обочине я увидал огромную картину, изображавшую голую женщину на крыше безлошадного экипажа. Картина была снабжена надписью: "Мыслю, следовательно, нахожусь в альфа ромео".
— А ведь это мое! — хвастливо заявил я.
— Знаю. Ты же контролируешь десять рекламных агентств, опять же — монополия на бигборды.
— Нет, я имел в виду формулировку, использованную мною в падуанских лекциях: "Мыслю — следовательно, существую".
— Не заливай, Альдо, — рассмеялась девушка. — Даже ребенку известно, что это
