Это была история великая и ужасная, гораздо более богатая неожиданными поворотами, чем мифы древних греков и римлян. Я читал о быстром крахе Испании, который и сам предвидел, о необыкновенном развитии английских колоний в Новом Мире (а я ведь совершенно не обратил внимания на то, как они появились), совместно основанные британскими ссыльными, проститутками из Саутворка, польскими угольщиками, французскими гугенотами, ирландскими голодающими, которые всего лишь через полутора века заявили о себе: "Мы — народ!". (И ведь этот девиз откуда-то мне был известен) Я прослеживал историю британского владения на морях, до самых дальних уголков, которое началось с известного мне по рассказам капитана Массимо поражения Непобедимой Армады. Изучая далее всеобщую историю, я сочувствовал бедам моей лишенной надлежащего ей положения Италии. Страшно дивился я глупости французов, проигрывающих наилучшие исторические шансы в очередных неразумных революциях и войнах. Видел я, как у немцев, этого народа пивохлебов и эстетов, вырастают стальные зубы и кулаки. Я плакал над судьбой Польши, отчизны любимой моей Марии, которую разорвали на части соседи-чудовища. Я сопровождал идущих на эшафот Карла I, Людовика XVI и Марию-Антуанетту… И всякий раз меня охватывало все большее изумление, когда я чуть ли не на каждом шагу встречал собственные мысли, цитаты, bon mot'ы, приписываемые другим людям. Мой термин "Общественный договор" присвоил себе некий Руссо, формулу "Человек человеку — волк" — Гоббс, "Свобода, равенство, братство" — французские революционеры… В конце концов, теорию эволюционного образования видов забрал Чарлз Дарвин. В другой книге, в третьем томе энциклопедии, я обнаружил краткую биографию Альфредо Деросси. Вот что там было написано:
Художник, философ и вольнодумец. Жертва контрреформации в Розеттине. Из его произведений в частной коллекции сохранился "Портрет шотландского юноши" и пара стихотворений в антологии, изданной в 1632 году в Лиссабоне.
И это все. Так что не меня мир должен был благодарить за небывалый прогресс техники, который начался с предсказанных мной пароходов и шаров, наполненных разогретым воздухом, а довел до посадки на Луне. Электроэнергия, о существовании которой я всего лишь подозревал, теперь освещала города и вспомоществляла умы. Были открыты бактерии, исследованы полюса, были изобретены вакцины, так что никто уже не умирал от воспаления дурацкой слепой кишки. Были побеждены послеродовые горячки (penecillium!), а борьбу с безумием отобрали у экзорцистов, передав ее психиатрам. Просто невероятно, до чего же дошел освобожденный разум!
Но вот когда я раскрыл страницы, относящиеся к двадцатому веку, ужас заставил волосы встать дыбом. Человечество, достигая все более замечательного цивилизационного уровня, сумело высвободить из своего лона такие силы жестокости и преступлений, о которых и не снилось Гелиогабалу, Атилле или Тамерлану.
В кандалы заковали целые народы, в том числе и собственные. Да, Луна была завоевана, но перед тем в одну секунду было уничтожено сотни тысяч японцев. Была отравлена земля, вода и воздух… И как раз в такой мир я попал.
Я отложил книгу, разрываемый самыми противоречивыми чувствами, размышляя над тем, как такое могло произойти, несмотря на победу над такими бедствиями как голод, неграмотность, эксплуатация и власть Церкви. Почему? Где же совершили ошибку?
Пришла Моника, а вместе с ней молодой, встрепанный человек с колечком в ухе, в голубом потертом костюме, заставляющем вспомнить сельского работника. Тем временем, это был знаменитый, якобы, юрист, синьоре Проди. Он пожал мне руку настолько мягко, что я его чуть не поцеловал в верх ладони.
— Мы тут размышляли с Анджело, какую форму должен принять наш с тобой договор, — начала девушка.
— Говорите, чего вы желаете, — ответил на это я. — Если я и вправду являюсь тем самым Гурбиани, и с вашей помощью смогу вновь обрести свой статус, вас встретит награда.
— Мне кажется, — сказал синьор Анджело, а по мягкости его голоса я сделал вывод, что он из тех, кто любит иначе, — что наиболее выгодной формой будет брачный договор.
— Брачный договор! — даже подскочил я и, повернувшись к своей сиделке, воскликнул: — Так я — что — должен на синьоре жениться?!
— Да, и при случае такая романтическая версия пояснила бы общественному мнению твое долгосрочное исчезновение, — сообщила Моника. — Опять же, я не желаю беспокоиться о будущем, а моей наилучшей гарантией будет запись, что в случае развода я получу одну четвертую всех твох активов.
— Но Церковь?… Разве она согласится на развод?
— Мы заключим гражданский брак, так как Церковь не подпустила бы Гурбиани на сотню метров рядом с любым из своих храмов, — засмеялась девушка. — Понятное дело, нам и не обязательно жить совместно, а после того, как договор вступит в силу, мы ради приличия переждем какое-то время, и только лишь потом возьмем развод. Такое тебе подходит?
— Это весьма разумное предложение, — поддержал Монику Анджело. — Я бы согласился, не раздумывая.
— Признаюсь, я весьма изумлен.
— А ты предпочел бы вернуться в больницу в качестве живого банка органов? Помимо всего, ты страдаешь от амнезии, и кто-то уже пытался избавиться от тебя, и он может захотеть сделать это снова, так что тебе будет хотеть иметь рядом дипломированную медсестру.
— Естественно. Но, прежде чем мы предпримем такое решение, мне хотелось бы узнать… а точнее, я должен вспомнить, кто такой этот Гурбиани.
Они поглядели на меня, как на сумасшедшего. А может, говоря по правде, я таким и был.
13. Новый, великолепный мир
И во второй раз приснился мне сон: странный, нереальный, страшный. Трудно сказать, когда я видел этот сон в первый раз. То ли в колодце, то ли в клинике по трансплантации органов, то ли ночью, проведенной среди нищих? Но сейчас он повторился с самыми мельчайшими подробностями. Так вот, я очутился в преддверии преисподней. А может, это ад и был. Выглядел он словно Розеттина, новая, наложенная на ту старую; Розеттина, охваченная горячкой, не то карнавала, не то пляски смерти. И тут шли по городу когорты дьяволов обоего пола под ритм странной, безумной, буквально разрывающей барабанные перепонки музыки. Лица у них были ужасным образом обезображены, покрыты сумасшедшей окраской, у них были кольца в носах и губах; тела их были покрыты гадкими татуировками, прикрыты кусками шкур с шипами, гвоздями и когтями. Все они несли свои знаки и знамена. Их сопровождали нагие женщины, разрисованные в
